Все имена птиц. Хроники неизвестных времен

Ветеринар, наверное, и сказал, подумал я. А вслух проговорил:

– Шевчук? Не Адам Шевчук, случайно?

– Во-во! – обрадовался Ким. – Я так и думал, что ты его знаешь.

– Однокурсник он мой. Бывший.

Лицо у Кима сделалось совсем жалобным.

– Сходил бы, Лесь, а? Я денег не пожалею… Хороший кот, жалко… Уж такая умница…

Я вздохнул:

– Адрес хоть у тебя есть?

– Какой адрес? Он на станции очистки работает… вот и весь адрес.

– Так он, небось, днем работает… Где я его сейчас найду?

– Ну спросишь там… Лесь, ну пожалуйста… Ты ж там свой, тебе скажут.

– Какой я свой – теперь-то…

Комбайнер на экране благодарил за доверие, рассказывал, как осваивал сложную машину, и предлагал поделиться опытом… Кто-то за моей спиной пробормотал сквозь зубы «обезьяна дрессированная». Я обернулся – какой-то молодой парень, лица в темноте не видно.

– Как я работать буду? – ныл Ким. – Считать как? Когда душа об нем болит… об паразите этом…

Я помолчал, потом проговорил:

– Ладно… Но ничего не обещаю…

– А и не надо, – обрадовался Ким.

Комбайнера сменил парижский губернатор, опять что-то там про уборочную, – его я уже не слушал.

* * *

Отвык я от Нижнего Города – все тут не так, даже лифты в муниципалках – просто-напросто железные клети, и тянут их самые элементарные тросы. Почему-то они все время выходят у них из строя, эти лифты.

У винного ларька толклась компания подростков – все затянуты в черные кожаные куртки, все подстрижены чуть не наголо, даже девчонки, голоса у всех возбужденные, чуть визгливые. Я прошел мимо них беспрепятственно, хотя кто-то и свистел мне вслед. Но я был хоть и чужак, но свой чужак. Попадись им мажор, подумал я, живым бы он отсюда не ушел. И чего хотеть – согнали всех с низким ИТ в один район… а с другой стороны – где-то же они должны жить.

Никакой особой ностальгии у меня не было – только странное чувство узнавания, когда все кажется знакомым и одновременно немножко не таким. Я выбрал в крохотном скверике скамейку почище и присел – подумать, осмотреться. Жара последние месяцы стояла невыносимая – даже в сумерках было видно, как по руслу Днепра расползаются языки отмелей, а от них тянется пышная зеленая муть. Берега поросли ивняком.

И тут я увидел церковь. Пожалуй, только на Подоле и встретишь действующие церкви – остальные превращены в музеи истории атеизма, в Софиевском соборе на всеобщее обозрение выставлены орудия пытки – с тех еще времен, когда в Испании действовала катакомбная инквизиция. Потом-то мажоры ее поприжали. Жестокость им претит, что верно, то верно.

Из распахнутых двустворчатых дверей на брусчатку падала заплата света. Я поднялся со скамейки и направился туда.

Этой церкви самое меньшее лет четыреста – а если верить учебникам истории, то и больше. Построена она в честь отражения нашествия. Вот он – князь Василий, избавитель наш, основатель правящей династии, его лик сияет с настенной росписи, и крылья за спиной вздыбились, точно паруса прогулочной яхты. А в правом верхнем углу Ярослав-заступник, прямой его потомок, а вон и гетман Богдан, приведший все северные области под руку мажоров, – могучий человек, не уступающий Ярославу ни ростом, ни статью. И что это нынешняя государственная политика не в ладах с официальной религией, хоть убей, не пойму – лучшей пропаганды Единения и придумать трудно. Но верхушка нынче помешалась на материализме, только и знает, что твердит, что нет таких вершин, которые не мог бы взять человек, – а только и добились, что с души воротит от этого ханжества!

Немолодой сутулый священник что-то там такое делал у алтаря – я растерянно топтался у него за спиной. Последний раз я был в действующей церкви, когда мне было года три от силы – бабка потащила. Помню, нам обоим потом влетело.

Я кашлянул, и священник обернулся. Он был еще старше, чем мне показалось.

– Вы не здешний, сын мой? – мягко спросил он.

Врать смысла не имело, и я сказал:

– Я из Верхнего Города.

– За чем вы пришли?

Я уже открыл было рот, чтобы сказать, что это не его дело, но тут священник мягко добавил:

– За утешением?

Я подумал.

– Не знаю. Пожалуй, что и так. Я… как бы это сказать… не вижу смысла.

– От вас ничего не требуется, – мягко сказал священник, – просто – поверить.

Я покачал головой:

– В том-то и беда, отец… я ведь не религиозен. Я ведь естественник. Там, где вы видите волю Божию, я вижу лишь… необходимость. Или хуже того – случайность.

– То, что мы называем случайностью, – сказал священник, – на деле может оказаться частью Божьего промысла.

И ведь этот проклятый твердолобый атеизм мажоров мне претит. Почему же я сопротивляюсь возможности поверить? Просто потому, что я знаю – как это на самом деле было? Но ведь нет никакого «на самом деле»…

– Тут, – сказал я, – я с вами согласен. Вполне. Не в этом дело… Церковь не признает за грандами первородного греха, верно, отец?

Священник поднял на меня прозрачные глаза.

– Грандам, – сказал он твердо, – первородный грех неведом ни в каком виде. Но и на них есть свой грех – иначе они бы не были изгнаны из рая… позже, чем люди. Но изгнаны.

– С чего бы? – сухо спросил я.