Все имена птиц. Хроники неизвестных времен

– Брось, – вмешался я, – ты что, отравить его хочешь? Ему ведь мало надо – сам знаешь, какой у них обмен… Хватит, Себастиан. Пошли отсюда.

– А ты что его опекаешь? – неприятно прищурился Шевчук.

Я пожал плечами.

– Нет, правда, Лесь, – уперся этот придурок, – я и сам могу…

– Приятно было познакомиться, ребята, – сказал я, – я пошел… Вызывай такси, Себастиан.

– Я, может, тут еще побуду, – запротестовал тот.

Им овладело чувство товарищества – точь-в-точь мальчик, впервые попавший в мужскую компанию. Я сказал:

– Ты мне обещал.

– Верно, Лесь… или как тебя, – подхватил Бучко, – если уж уходишь, так и малого забери. Куда я его потом? Мне неприятности не нужны.

Себастиан неохотно стал накручивать диск телефона.

– Сейчас приедут, – сказал он.

Мы стали спускаться по лестнице. Бучко, кряхтя, брел за нами.

– Чья галерея? – бормотал он на ходу. – Моя галерея. У кого неприятности будут? У меня…

– До встречи, Лесь, – сказал за спиной Шевчук.

А Себастиан обернулся и торжественно проговорил:

– До встречи, товарищи!

Лучше бы они не боролись за него, за это равноправие… уж больно фальшиво у них получается… Я подумал, что порою понимаю Шевчука.

– Брось, малый. Какие мы тебе товарищи?

– Да что ты, Лесь, – удивился Себастиан, – обиделся? Ничего, что я на «ты», ладно?

– На что мне обижаться? Нравится в демократию играть – на здоровье.

– Это не игрушки, – возразил тот патетически.

– Чистый придурок, – пробормотал за спиной Бучко.

Я заставил себя подумать, что мы оба несправедливы к Себастиану: мажор вовсе не так уж глуп – вон милицейский свисток с собой прихватил, знал, куда шел… просто он вошел в тот возраст, когда кажется, что мир нуждается в твоем подвиге… У людей-то эта стадия быстро проходит… но мажоры созревают медленней… и вообще склонны к идеализму.

– Правда он хороший художник? – неожиданно поменял тему Себастиан. – Не понимаю, почему его комиссия завалила…

Бучко неопределенно отозвался:

– Та у них свои игры… Кто меня валил – Горбунов же твой и валил! Ему что, конкурент нужен, халтурщику этому?

– Я бы купил у вас картину. – Похоже, Себастианом завладела очередная мономания. – Вон ту… С луной…

Бучко задумался. Я невооруженным глазом видел, как он мучается.

– Ладно, – наконец сказал он, – бери так. Чего уж там…

Себастиан застеснялся:

– Неудобно…

– Да ладно, – проговорил Бучко уже со стремянки, – вроде общее дело делаем. А ты мне диски принеси. Может, вышло что? Из американцев?

– Гиллеспи есть новый, – сказал Себастиан, – родитель недавно получил. Я принесу – он все равно джаз терпеть не может. Говорит, это вообще не музыка…

Понятное дело, подумал я, родитель – консерватор и ретроград… Господи, повсюду одно и то же!

Себастиан наконец вышел на крыльцо, прижимая к груди завернутую в газету картину. Бучко следовал за ним.

– Хороший малый, – пояснил он мне. – Придурковатый, но хороший. Зря Адам так с ним… Ты давно его знаешь?

– Себастиана? Нет, сегодня только познакомились.

– Я про Адама.

– Учились мы вместе. В институте. Он у нас чуть не самым перспективным числился. Потом у него неприятности начались.

– Он всегда был такой?

– Мы тогда все были такие… непримиримые… потом у многих это прошло.

– Радикалы, мать их так… – Бучко вздохнул. – А по мне, что эти, что наши кровопийцы из худсовета – один хрен…

– Бюрократия, – сказал Себастиан, – есть естественное следствие репрессивной политики.

– Тебе лучше знать, малый.

Такси подъехало к крыльцу. Я нетерпеливо подтолкнул Себастиана – как бы опять чего не вышло; он явно был из тех, кто обладает потрясающей способностью встревать в неприятности.

– Куда? – спросил шофер.

– На Шевченко. Впрочем… тебе куда, Себастиан?

– Сначала вас, – уперся тот, – я потом скажу…

– Это вам дорого обойдется, по ночному-то тарифу, – заметил шофер.

– Я заплачу, – торопливо вступился Себастиан.

Машина с натугой поползла вверх по улице. Модель была из последних, но вид у нее уже был несколько потрепанный, стекла немыты – фонари расплывались за ними мутным ореолом. На передней панели красовалась ярко-желтая карточка лицензии. Вдоль перил моста, очерчивая его контуры, тянулась цепочка огней, на бакенах вдоль фарватера горели рубиновые фонарики, свет плыл по черной воде.

– Красиво-то как, – проговорил мажор.

– Угу…

– Почему он думает, я в этом ничего не понимаю?

Я понял, что он имеет в виду Шевчука.

– За что он нас так ненавидит, Лесь?

– Не знаю, – сказал я, – так уж он устроен. Не обращай внимания, и дело с концом. Зачем ты вообще с ним путаешься?

– Я к Бучко хожу. Он мне уроки живописи давал. Говорит, Горбунов только испортил мне руку. А они там собираются. Я подумал… Они ведь где-то правы, Лесь, разве нет?

– Может быть… по-своему.

– Говорят, он гений…

– Кто – Бучко?

Все они гении, мать их. Непризнанные, но гении.

– Да нет же, – терпеливо пояснил Себастиан, – Шевчук. Он у себя на станции… такую, знаешь, лабораторию развернул – в Верхнем Городе такой нет. Вот только… почему он говорит, Адам, что мы своровали вашу культуру… Как… – Он помялся, потом с трудом выговорил: – Как обезьяны.