Все к лучшему

— Ничего себе, — возмущаюсь я. — Ну ты даешь!

— Похоже, отличная компания. Чем ты там занимаешься?

— Я не хочу говорить о работе.

— Тогда расскажи мне о Хоуп.

— И о ней тоже не хочу.

— Ты все еще мечтаешь написать сценарий?

— He-а. Я никогда не думал об этом всерьез. Норм грустно кивает.

— Знаешь, Зак, — начинает он. — Работа и любовь — две самые главные вещи в жизни каждого мужчины. Ты же не хочешь говорить ни о том, ни о другом. На твоем месте, если бы ко мне вдруг нагрянул никуда не годный отец, которого я сто лет не видел, я бы из кожи вон лез, чтобы похвастаться. Я бы с наслаждением расписывал ему, каких успехов добился, как меня ценят на работе, какая у меня замечательная девушка. И это было бы вполне естественно. А ты не хочешь обсуждать со мной ни то, ни другое. Как думаешь, почему?

— Потому что все эти годы тебе было на меня плевать, — отвечаю я громче, чем хотел, и краем глаза замечаю, что другие посетители смотрят на нас. — Тебе не кажется, что ты слишком много на себя берешь? Думаешь, стоило тебе заявиться, как я тут же примусь перед тобой душу наизнанку выворачивать? Ты к моей жизни не имеешь никакого отношения. И мои дела тебя не касаются. Говоришь, работа и любовь? Молодец, Норм, хорошо сказано. Ты изменял жене чаще, чем я могу себе представить, и ни на одной работе не удержался дольше пары лет, если, конечно, за последнее время не изменился, в чем я сильно сомневаюсь. Ах да, ты забыл про детей. Может, их тоже стоило включить в список? Как думаешь? Нас бы ты так просто не потерял, хотя и это тебе в конце концов удалось.

Норм слушает мою тираду, затаив дыхание и не сводя с меня глаз; его лицо покраснело от натуги.

— Ты совершенно прав, — нахмурясь, кивает он, — С этим не поспоришь. Я действительно сам сломал себе жизнь. Так оно и есть. Но чутье мне все равно подсказывает, что ты нервничаешь, потому что у тебя серьезные проблемы. Я волнуюсь за тебя, Зак.

— Все ты врешь, эгоист чертов! — я почти кричу на него. — Ты волнуешься, потому что тебе приспичило поволноваться, чтобы прикинуться настоящим отцом, которым ты никогда не был.

— И тем не менее.

— Не стоит беспокоиться. У меня все отлично. Просто замечательно. Большое тебе спасибо.

Норм отпивает глоток воды из стакана.

— По тебе заметно, — криво ухмыляется он.

Не успеваю я рта раскрыть, как к нам подходит официантка и ставит на стол суп Норма и мой салат с осторожностью человека, который высовывает голову из укрытия и в любую минуту готов нырнуть обратно.

— Ладно вам, погорячились и хватит, — неловко произносит она. — Успокойтесь. Не надо так нервничать. Не чужие все-таки.

— Пенни, — говорит Норм. — Прошу прощения, если я вас чем-то обидел. В моих словах не было ничего дурного.

— Ну что вы, Норм, — она треплет его по плечу, — вы были очень любезны.

Мы едим в неловкой тишине, нарушаемой лишь громким хлюпаньем, с которым Норм втягивает суп. Спустя некоторое время отец отрывает взгляд от тарелки и смотрит на меня.

— Как у Пита дела?

— Отлично.

— Я каждый год посылаю ему открытку на день рождения, — признается Норм.

— О да, это все меняет, — усмехаюсь я.

Норм кладет ложку на стол и упирается в меня взглядом. На лбу у него бисеринки пота — то ли от горячего супа, то ли от напряжения, вызванного общением с дерзким старшим сыном.

— Что-то у нас с тобой разговор не клеится, — замечает он.

— Есть такое, — устало соглашаюсь я.

Норм промокает потный лоб салфеткой, а потом ею же вытирает губы. Интересно, почувствовал ли он вкус собственного пота?

— Послушай, — говорит он, — мне казалось, можно найти тему для нормального разговора за едой. Поговорить о чем-то, что не вызовет у тебя раздражения. Но как я ни пытался, у меня ничего не вышло. Может, попробуешь сам?

Я смотрю, как отец подбирает остатки супа в тарелке луковым кольцом, а потом отправляет эту разбухшую массу в рот. Меня ужасно бесит, что он прав: вот так вот явился спустя годы и назвал вещи своими именами. Не может быть, чтобы такой недалекий тип оказался настолько проницательным.

Наверно, простое совпадение. Мои личные неприятности совпали с его ни на чем не основанным убеждением, будто он по-прежнему имеет право считаться хорошим отцом. Мне ужасно не хочется признавать его правоту, подтверждать, что его выстрелы наугад тем не менее попали в цель. У него на рубашке крошки, на пузе — пятна от супа. Мягкие седые пряди его волос свисают чуть не в тарелку, а когда он берет еще одно луковое кольцо, я замечаю, что ногти у него обгрызены. Совсем как у меня.

— Возможно, у меня рак, — признаюсь я.