Все к лучшему

До этого я видел голых только в номерах «Нэшнл Гиогрэфик», которые мы с друзьями брали в публичной библиотеке, чтобы хорошенько рассмотреть вислые, цвета жженого сахара груди аборигенок, их шершавые квадратные зады, так непохожие на то, как должна была в нашем представлении выглядеть девчачья попка — сокровище, скрытое под юбками старшеклассниц, с мыслью о которых мы мастурбировали. А тут я натолкнулся в туалете на Майка Рочуэйджера и Томми Кьяриелло, которые пристально разглядывали новогоднюю открытку, украденную из ящика письменного стола, где родители Майка держали всю корреспонденцию. Ребята молча протянули мне фотографию и не сводили с меня глаз, пока я, изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид, смотрел на нее. Под картинкой была подпись на иврите и английском с пожеланием счастливого и удачного Нового года.

— Это правда твой отец? — уточнил Майк.

— Ага.

— Папа сказал, что твоя мать оставит его без гроша.

— В каком смысле?

— Ну, когда они будут разводиться, — пояснил Майк.

— Они не собираются разводиться! — заорал я и разорвал фотографию пополам.

— Эй, это мое! — крикнул Майк, толкнул меня на стену, вырвал у меня из рук обе половинки и для безопасности протянул их Томми.

— Отдай! — завопил я и бросился на Томми, но тот еще в пятом классе очень вырос и теперь был на голову выше и килограммов на десять тяжелее меня.

Он играючи увернулся, одной рукой поднял фотографию высоко над головой, а другой отшвырнул меня на липкий кафельный пол. Я вскочил на ноги, готовясь сцепиться с Томми, который наверняка намял бы мне шею, но тут дверь туалета распахнулась, и вошел Раэль. Он мгновенно оценил обстановку и поспешил мне на помощь.

— Это та самая фотография? — спросил он.

Раэль был не такой дылда, как Томми, но тоже высокий, к тому же ничего и никого не боялся, а значит, легко мог дать обидчику сдачи.

— Это мое, — захныкал Майк, спрятавшись за спину Томми.

Раэль не обратил на его слова никакого внимания, он не сводил глаз с Томми.

— Ну и пожалуйста, — спустя несколько секунд не выдержал тот и бросил половинки открытки на пол. — Пошли, — скомандовал он Майку. — Пусть подрочит на отцовскую шлюху.

Когда они ушли, Раэль, сочувственно глядя на меня, протянул мне половинки открытки и прислонился к двери, а я с ожесточением рвал фотографию на мелкие клочки, которые сыпались к моим ногам, точно конфетти. По лицу моему текли горючие слезы. Какой еще, к черту, развод?

Вот так оно и бывает. Отец разваливает семью вечными изменами и смывается в неизвестном направлении, оставив вас с братьями биться над вопросом, что же такое жизнь. Ты старший, а значит, глубже остальных переживаешь предательство, видя потухший взгляд матери и угрюмое лицо младшего брата Мэтта, который ни за что не признается, что каждую ночь засыпает в слезах, хотя ты отлично слышишь, как он плачет. И даже доброта Пита, который ведет себя как ни в чем не бывало (в данном случае его умственная отсталость скорее благо), лишь напоминает о глубине отцовских прегрешений. Ты наблюдаешь, как члены твоего семейства крутятся по замкнутым орбитам своего несчастья, и клянешься заменить никчемного отца, заботиться о братьях и защищать их, по мере сил снимать с плеч матери тяжкий груз, и тогда, быть может, ее глаза снова засветятся радостью, вернется беззаботный смех и ласка, которую ты всегда принимал как должное. Мэтт снова начнет улыбаться и перестанет играть в одиночестве в солдатики у себя в комнате, и вы снова почувствуете себя как дома, а не на нескончаемых похоронах. Тебе двенадцать, и ты еще не отдаешь себе отчета, что ничего не знаешь о жизни. Ты просто намерен стать тем, кем не был твой отец, для них и для себя, и не сразу понимаешь, что бессилен исцелить нанесенные Нормом раны: слишком они глубоки. Но к этому времени твоя решимость ни в чем не походить на отца превращается в навязчивую идею; ты гордишься чертами, которые отличают тебя от этого негодяя. «Я не такой, как он» становится для тебя не только мантрой, но и (пусть ты никогда не признаешься в этом даже себе) сутью твоей философии.

Глава 4

Я еду в метро, на душе тоска, а в голове бесконечно повторяются под ритмичный стук вагонных колес четыре слова: «Кровь в моей моче — кровь в моей моче — кровь в моей моче». На Таймс-сквер поднимаюсь в город, направляюсь к Шестой авеню и прихожу на работу, опоздав всего лишь на полчаса, растерянный и весь на нервах: кровавый сгусток на белом фаянсе не идет из головы. Что все это значит?

Я работаю в корпорации «Спэндлер». У нашей компании оборот в триста миллионов долларов, отделения в двенадцати штатах и более пятисот сотрудников. Мы — известный всей стране лидер отрасли. Клиенты нам безоговорочно доверяют. Мы ничего не производим. Ничего не продаем. Ничего не покупаем. Если бы нас не существовало, Кафке следовало бы нас выдумать.

Мы называем себя «консультантами по поставкам продукции». А еще «специалистами по аутсорсингу». Но на деле наш род занятий можно охарактеризовать одним словом: мы посредники.