Всё хоккей

— Погоди, Тонечка. Тысячу раз извиняюсь! Глупо как-то получилось, — я оглядел себя с ног до головы. По всей логике меня должно было стошнить от своего вида, но почему то наперекор логике, я был им доволен. Это был в некотором роде вызов — и Максу, и Маслову, и Тонечке, и даже Надежде Андреевной., И, безусловно самому себе. — Тоня, я даже не знаю, куда вас пригласить.

— Да уж, в таком-то виде! — глазки девушки вновь задорно и вызывающе сверкали. — Меньше всего вы похожи на кавалера, поэтому с вами теперь в любое место безопасно идти, даже в отель! Скомпрометировать вы меня точно не сможете.

— В отель, пожалуй, я вас не поведу, а вот покататься на пароходе, пожалуй, можно и в таком виде. Посмотрите, какой замечательный день! Словно создан для речных прогулок.

Девушка огляделась, словно хотела надолго запомнить этот замечательный день. Но, как и я, увидела лишь мрачные каменные стены больницы, пациентов в голубых пижамах и в окружении взволнованных родственников, врачей, суетливо перебегающих из одного корпуса в другой.

— Не туда, Тонечка, смотрите.

Я осторожно поднял ее подбородок вверх, к небу. На чистом, светлом небе весело болталось солнышко. А в желтых лучах радостно галдели птицы.

— А вы правы, Виталик, пароход сейчас был бы очень и очень кстати. Там нет больных. А если и есть, то говорить там об этом не принято. А о чем там принято говорить? — совсем по-детски спросила она.

Мне хотелось ответить, что кстати была бы беседа о дяде, о его странной любви, о его тайне. Но я мудро промолчал. И лишь легонечко потрепал Тоню по зардевшейся щечки.

— А вот мы и посмотрим. Я никогда не катался на пароходе.

Я почти не солгал. Здесь я не катался никогда. Разве что в Венеции на гондоле.

Пароход, действительно, пришелся кстати. Маленький, беленький в обрамлении рыжих солнечных кругов он удивительно гармонировал с рыжеволосой Тонечкой. Или она гармонировала с ним.

Мы стояли на палубе, легкий ветерок трепал волосы девушки, путался в них, забавлялся с ними. Я не выдержал и вслед за ветерком, прикоснулся к рыжему локону. Она вздрогнула и обернулась. Я одернул руку. Мне стало неловко. К тому же это прикосновение было абсолютно ни к чему. И я в очередной раз поблагодарил судьбу за свой нынешний облик Смирнова. Нелепого, слегка неряшливого ботаника. Тоня меня не могла полюбить, я не мог полюбить Тоню, потому что меньше всего я сегодняшний напоминал Ромео. Эх, если бы пару лет назад…

— Просто в ваших волосах застрял ветер, — оправдывался я как мог.

— Пусть, — великодушно позволила она мне оправдаться. — Вам, кстати, тоже не мешает проветрить голову.

— Тем более это сделать очень легко, — я легонько погладил свою лысину на макушке. — А сейчас будет еще легче.

Я вспомнил, что Тонечка не прочь выпить пива в жаркий день и через несколько минут протягивал ей бутылку темного «Гиннеса».

Мимо нас медленно проплывали церкви, полуразрушенные дома, голубятни. Черный дым пыхтящих заводов оттенял синеву неба, которое из-за этого в некоторых местах покрывалось серыми пятнами. Однако быстро туда проникали солнечные лучи, и небо уже серебрилось… Мне давно не было так хорошо. И не потому что влюбился. На любовь я уже был не способен. Всю свою жизнь, все свои чувства я аккуратно спрятал в камеру хранения. И потерял от нее ключи. И давно не пытался их отыскать. Какое-то другое, незнакомое чувство радости, умиротворения, возможно вселенной гармонии охватило меня целиком, поглотило до головокружения, до пульсирующих висков, до слабости в ногах. Пожалуй, подобное я испытывал, когда целовал Альку. Или когда забивал шайбу в ворота. Или когда возвращался к маме домой после очередной победы.

Удивительно. Я внимательно, довольно откровенно разглядывал девушку. Ее лохматую рыжую стрижку, ее веснушки на румяных щечках, ее хрупкую мальчишечью фигуру. Странно. Рядом с ней я чувствовал пьянящее чувство победы, как на ледовой площадке. Пьянящее чувство любви, словно с Алькой. Хотя эту девушку, глотающую пиво прямо из горлышка, я не любил и не хотел любить. Не победил и не хотел побеждать. Но она была для меня олицетворением гармонии и умиротворения. Памятником победы и любви. К которому непременно хотелось возложить цветы… И я беспомощно огляделся. Цветов на пароходе не продавали, только пиво и соленые орешки. Городские цветы разноцветными пятнышками виднелись на пригорках, складываясь в слова «победа» и «любовь». Но до них мне было не дотянуться. Поэтому ничего не оставалось, как еще принести девушке пиво.

— Вы сегодня все время молчите.

— Я не молчу. Я думаю.

— В таком случае, думайте вслух. Или это стыдно?

— Разве стыдно думать о любви?

— Не знаю, — Тонечка пожала остренькими плечиками. — Все думают, что стыдно, хотя все думают.

— Ты тоже, Тонечка?

— Я? Не знаю. Пожалуй, мне не о чем думать. Потому что я еще не любила.

Я вопросительно взметнул бровями. И Тонечка ответила заливистым звонким смехам.