Всё хоккей

— Извините, — сквозь душившие ее слезы сказала она. — Никак не могу привыкнуть, что его нет. Даже язык не поворачивается говорить о нем в прошлом лице. Кажется, он вот-вот позвонит…

Раздался резкий телефонный звонок. И мы вздрогнули. Одновременно. Мне, как и ей, явственно показалось, что это может звонить только Смирнов.

Она дрожащими руками взяла трубку.

— Это я, Надежда, — тихо сказала она, словно в прострации.

Так она могла представиться только своему мужу. Но все оказалось гораздо проще и прозаичнее. Я даже сквозь телефонные линии услышал грубый мужской бас. Сомневаюсь, что так мог ругаться ученый психоаналитик Смирнов. Тем более с того света.

— Дача? — еле слышно переспросила Смирнова. Но новый поток брани ее мигом отрезвил. — Ах, да, конечно. Но у меня сейчас такое положение… В общем, я не могу больше оплачивать. Я хочу расторгнуть… Погодите, ну не нужно так грубо…

Она отвела руку с трубкой в сторону, чтобы не слышать очередной поток нецензурной лексики. Зато я услышал и приподнялся с места.

Это было странное ощущение. Я всегда думал, что я крутой парень. Иначе быть не могло. Я был игроком мирового уровня. Меня любили самые красивые женщины. Но оказывается, что я просто так думал и не более. Вернее, меня так заставляли думать мои заслуги, мои подружки и моя пресса. Но лишь сегодня, в эту минуту я по-настоящему понял, что значит быть мужиком. Я резко выхватил трубку из рук Смирновой. И закричал. Я сам от себя такого не ожидал.

— Какого черта! Чего ты матюгаешься! Слышишь, еще одно слово, и от тебя останется мокрое место!

Там, на том конце провода, похоже, знали, что Смирнова потеряла мужа, и не преминули этим воспользоваться, чтоб содрать с нее побольше. И никак не ожидали, что их посмеет перебить такой же грубиян. Но сдаваться не собирались… Мой собеседник даже вякнул в ответ, что это от моей рожи останется блин. И я впервые за всю жизнь выругался матом. Я единственный не ругался в команде. И это был еще один повод меня не любить. Если бы меня услышала мама, она бы во второй раз умерла. Или, возможно, одобрила? Я ведь, оказывается, так мало знал мать. И тут, как последний сапожник. Я даже приосанился и стал выше ростом. Мне казалось, я себя начинаю уважать.

Впервые в трубке повисло уважительное молчание. После моего трехэтажного мата даже голос у них стал помягче, чуть ли не сошедший на сопрано.

— Так мы договоримся?

— Еще бы! Но контракта никто разрывать не собирается. И я с вами встречусь лично! Завтра же! У меня ощущение, что вы сознательно затягиваете со строительством. Если такое повториться! — и я на всякий случай еще раз ругнулся.

Я бросил трубку и виновато посмотрел на Смирнову. Пожалуй, впервые с того времени, как я ее узнал, она открыто, без стеснения улыбнулась.

— Знаете, я бы никогда не подумала, что вы ругаетесь. А вот мой муж… Иногда позволял. Это было некоторое средство самозащиты. Ведь с ними нельзя по-другому?

— С ними — нет. А знаете, вы мне не покажете фотографию мужа? — вдруг попросил я.

Если честно, даже забыв, что это именно я — виновник его гибели. Мне вдруг захотелось посмотреть на фотографию человека, которого так сильно любили. Нет, которого так сильно любят и, наверное, будут любить всегда.

Она молча встала и стала рыться в ящиках стола.

Только теперь до меня дошло, что убийца впервые увидит фотографию своей жертвы. И мне вновь захотелось сбежать. И я уже вот-вот собирался пожаловаться на плохое самочувствие, но не успел. Фотография уже была в моих руках.

Поговорки, что два сапога — пара, или что муж и жена — одна сатана, были точно про них. Я впервые увидел насколько могут люди подходить друг другу и насколько они могут быть похожи. Его внешность — такая же незапоминающаяся, как и ее. Бесцветное лицо, серые редкие волосы, едва прикрывающие залысину, невыразительные глаза, обрамленные безвкусной оправой очков.

Но мне от этого легче не стало. Это лишь снижало шансы на то, что он был дрянным человеком. Я ведь уже точно знал, что она не была плохой.

— Правда, очень выразительное лицо? Впервые увидев такое, никогда уже не забудешь, — Смирнова поцеловала фотографию.

Воистину говорят, что любовь слепа. Дай Бог, чтобы она еще оказалась и глуха.

— Да, очень выразительное, — ответил я, чтобы не обижать ее.

— А почему вы сказали, что завтра разберетесь с ними? Чтобы позлить? Вы же уезжаете. И вся злость свалится на меня.

Я легонько пожал руку.

— Я решил повременить с отъездом. На недельку. Мне тут обещали одно местечко. И потом, я же хотел встретиться с этими жлобами. А я слов на ветер не бросаю.

Смирнова буквально сияла. Она действительно надеялась на меня. Верила. И отказывать ей я не имел права. В конце концов, и мне нужна эта неделя. Я хотя бы смогу раскопать какой-то компромат на Смирнова, прочитав его записи. Вдове, конечно, о тайных его пороках не сообщу, но зато — успокою свою совесть и вновь смогу жить по-прежнему. А неделя это ведь так мало.