Всё хоккей

Я был уверен, что Надежда Андреевна удивится этой новости, ухватиться за нее и выжмет из нее все возможное. Но она вдруг некстати спросила.

— А она хорошенькая?

— Кто? — не понял я.

— Ну, эта ваша девушка…

— Точнее, девушка Макса. А Макс не любит дешевые вещи и дешевых людей.

Смирнова скривилась, еще больше ссутулилась и носком старого сапога машинально подбросила стаканчик от мороженого. Я сообразил, что ляпнул что-то не то.

— Но у Макса плохой вкус. Не всякая дорогая вещь выглядит красиво и эстетично.

— Вы так говорите, словно разбираетесь в красивых вещах.

Еще бы! Я не просто разбираюсь! Этому меня долго и настойчиво учила мама. А она безупречно разбиралась во многих вещах. Я был законодателем моды в команде. На мне не только заграничные костюмы, но и даже солнцезащитные очки сидели с особым шиком и элегантностью! Как ни на ком другом! Я хотел быть не просто лучшим, а самым лучшим. При этом очень тонко и ненавязчиво подражая звездам Голливуда.

Теперь я, шаркая старыми ботинками, понуро брел по дороге рядом с бесцветной женщиной. И если еще вчера нас могли посчитать чуть ли не за сына и дочь, то сегодня мы выглядели волне достойной парой.

Самое страшное — меня это уже почти не пугало. И не угнетало. А порой я с каким-то вызывающим садомазохизмом радовался своему смирению, своей усредненности и серости. Словно кому-то доказывал: вот он, мой должок, позвольте рассчитаться, сколько я на этот раз должен? Я с удовольствием отстегну еще один недешевый кусок моей прошлой жизни. Как когда-то без борьбы заплатил любимой работой, не очень любимой любовью, не очень дорогим мне, но дорогим домом. Теперь так же без борьбы с тайным наслаждением платил красотой и молодостью. Оставаться красивым и молодым я категорически отказывался. И словно кто-то потакал моим желаниям быстро и успешно.

Тем же вечером, выпив после чинной прогулки благородного чая за круглым столом, мы включили телевизор. Я сощурился, вглядываясь в мутный экран.

— Что-то я плохо стал видеть, расплывчато как-то, — сказал я почти равнодушно, зная, какой за этим последует ответ.

И он незамедлительно последовал. Через пять минут Смирнова протягивала мне круглые очки в пластмассовой безвкусной оправе.

— Примеряйте Юрины. Они вам должны подойти.

Я покрутил очки в руках. Их невозможно было носить элегантно. Да у меня уже и не возникло такого желания. К тому же это было нереально, даже с моими способностями. И я покорно нацепил очки на нос. Они действительно подошли идеально.

Так я попробовал жить в идеальном мире. Мой идеал в одночасье стал другим. Без большого спорта и большого мира роскошных вещей и чванливых людей, желающих завоевать весь мир или хотя бы большую его часть. Напротив, мой мир стал тихим, уютным, умещающимся в площадь 46 квадратных метров с кухней в 8 «квадратов», где пыхтит алюминевый чайник и по утрам в окно стучат голуби. И мне нравился мой идеал. Мне нравилось быть сгорбленным, разбитым и забитым очкариком, растворившимся в толпе.

Раньше я бы наверняка назвал подобное пребывание в мире существованием — жалким и убогим. Но теперь с гордостью и неким вызовом (неизвестно кому) называл это полнокровной и достойной жизнью, где не нужно лгать, изворачиваться, подставлять других, интриговать против тех, кто тебя подставил или еще собирался подставить.

Я вдруг осознал парадоксальную вещь. Только растворившись в толпе можно почувствовать себя личностью. Только растворившись в толпе можно от этой толпы не зависеть. Зависим тот, кто над толпой возвышается. Ведь ему всегда нужно угождать другим, чтобы не свалиться вниз. Именно они зависят от чужого мнения, прислушиваются к нему, повторяют его, перефразируют и навсегда забывают о своем. Как когда-то и я. Теперь же именно в гуле, крике и однородности толпы, я, как никогда в жизни, имел свой голос. Потому что уже не зацикливался на собственной исключительности. Не задумывался о том, что я личность, что хочу быть свободным. Не задумывался, чтобы выделятся из толпы. Я уже ничего не боялся. Чувство зависимости от известного вопроса — «быть или не быть?» — меня не пугало. Мне нравилось быть в толпе, мне нравились банальные и очень простые вещи и фразы. Поэтому я и был личностью, был свободным и поэтому, не выделяясь из толпы, этим и выделялся.