Все хорошо, мам

– Мир сошел с ума по детям, – потрясала красивыми кистями Зая. – Знаешь, кто сегодня самые популярные блогеры? Многодетные мамаши! Ты читал, о чем они пишут? Маша покакала, Петя пописал, а я пеку печенье! И получают тысячи, миллионы лайков. Раскрутить блог гораздо проще при наличии детей. Один видеоблогер зарабатывает миллионы тем, что вместе с маленькими ублюдками распаковывает игрушки! Повторяю – рас-па-ко-вы-ва-ет, – по слогам произносила восхищенная Зая. – Дети даже не играют в этот хлам, просто открывают коробки. Это же гениально! Но где бы был этот папаша, если бы у него не было детей?

– Интересно, что он станет делать, когда они вырастут? Дети быстро растут, – заметил Лёшик.

– Ну, не знаю, может быть, будет наряжать их в детскую одежду и заставлять говорить писклявыми голосами. Или родит новых детей. Он не такой бесплодный, как мы… – Зая уходила на балкон курить и плакать.

Лёшику казалось, что проблема в нем. Он просто не готов к ребенку. Боится, что не сможет его полюбить. Не хочет приводить голого человека в этот неуютный мирок, в котором его матерью будет Зая. Да и он тот еще папаша. Глянешь под ноги, а там – бездна. Докажут завтра, что тренинги – чушь собачья, и чем ипотеку платить? Что ждет теплого младенца в подаренной ему жизни? Череда одинаковых дней с такими же бедолагами сначала в саду, а потом за школьной партой? Неловкая первая любовь с ночными поллюциями, ЕГЭ, выпускной, лекции у профессора-маразматика, тупая работа? А потом ребенку исполнится тридцать пять, и он поймет, что круто попал. Каждое утро этот несчастный будет просыпаться в пять и тихо ужасаться собственной жизни. Не зря пять утра – это час быка. Час самоубийц.

Ужасаться жизни, которая, нет, даже не проходит, а волочится, еле переставляя бледные волосатые ноги, в бетонном коробе в подмосковном гетто. И платить за короб еще лет двадцать. А рядом будет сопеть одурманенная Морфеем, но все равно злая Зая. Не эта Зая, конечно. Другая. Но такая же. И ее нарощенные реснички (или что там женщины придумают делать с глазами через тридцать пять лет) будут угрожающе подрагивать во сне.

Но выход из рутины, из безнадеги этой есть. Ребенок. Ну, конечно, младенец все изменит. Наполнит жизнь смыслом. И даже сможет выплачивать ипотеку, когда вырастет. Если, конечно, намекнуть ему, что он пращурам обязан. Родители – не дядька чужой, родители подарили жизнь. Ночей не спали. Но это Зая внушит. Она умеет.

Нет, Лёшик не хотел, чтобы все было так. Его вполне пристойные сперматозоиды нервничали и бежали прочь от яйцеклетки, которая вызывающе скалилась в ожидании добычи в кулуарах Заиного тела.

* * *

Лёшик был желанным ребенком. Мать рассказывала, что за его появление государство обещало отдельную двухкомнатную квартиру. Молодая семья томилась в доме Лёшикиного деда и его жен, которые постоянно менялись. Лёшик срочно родился. Государство осознало, что погорячилось, но куда деваться. Родители вместе с Лёшиком и ванночкой для купания торжественно переехали. Дедушка Прокоп тоже радовался. Он был довольно известным в столичных творческих кругах фотографом. Тихо переживал, что пространство, предназначенное для сушки позитивов, использовалось для развешивания ползунков. Интеллигентно страдал, копошился с фотографиями в ванной или стенном шкафу, который выступал в роли кабинета. Когда молодые съехали, дедушка воспылал к внуку благодарной любовью. Дарил катушки от пленок. А когда Лёшик подрос, учил проявлять фотографии и брал с собой на фотовыставки. Родители, оставленные без присмотра, вскоре стали скандалить, драться, а потом и вовсе развелись. Долго делили квартиру и Лёшика, чем, как утверждала Зая, нанесли ему психологическую травму. Пока шли распри, внук жил у Прокопа и его очередной супруги Варвары. Женщины тоже из творческой среды и не без таланта. Варвара умела писать зеркальным почерком.

– Зря ты так носишься со своим дедом, – ревниво замечала жена. – Фотограф, а у тебя ни одной детской фотографии!

– Просто он фотографировал архитектуру города. Ему и в голову не приходило снимать меня. У него и своих фоток почти нет. Его не интересуют люди, – защищал Прокопа Лёшик.

– Когда человека любят, его фотографируют. Вот ты никогда не предлагаешь меня сфотографировать, всегда приходится просить, – укоризненно замечала Зая. Лёшик вздыхал и делал сотни одинаковых снимков – Заиному блогу требовалось достойное визуальное наполнение. Зимой – на фоне ряженых елок. Весной – в кустах сирени. Летом – у фонтанов. Зая изображала восторг. Проходящие мимо люди отворачивались. Когда смотришь на человека, которого фотографируют, становится как-то совестно. Будто застукал его за чем-то личным. Возможно, даже за мастурбацией.

* * *

По пятницам Лёшик навещал деда. Тот по-прежнему снимал, участвовал в выставках, даже выходили альбомы. Жена Варвара куда-то делась. То ли съехала, то ли умерла. Прокоп не растерялся и обзавелся новой – нетворческой, зато домовитой Лилией. В руках у Лилии всегда была кастрюля с геркулесом.