Все, кого мы убили. Книга 2

Весь вечер он живописал похождения в Верхнем Египте, и поначалу я пытался внимать ему, ухватившись за бурный поток событий. Фиваида, Мемнониум, Луксор и Ассуан проплывали перед моим мысленным взором ленивым струением Нила мимо бортов дагабии. Авраам Сергеевич оказался бы безупречным рассказчиком, умело чередуя спокойное повествование с напряжёнными или смешными происшествиями. Оказался бы – для кого-либо другого, но, увы, не для меня, радовавшегося здесь тихому отдыху кабинетного сидельца от своих собственных невероятных приключений. Но к середине ночи, когда Прохор, утомлённый преодолением порогов чужих восторгов, без стеснения исполнял носом сложные трели, я всё больше обращался к собственным думам, испытывая противоречивые чувства к сему человеку, убеждённый, что и он имеет ко мне разные намерения. Он, конечно, не был случайным визитёром, но какова истинная роль его – мне предстояло выяснить. Минуло больше года, как меня никто не тревожил в этой полной треволнений земле, и я ещё не решил, чему приписывать это: тайным заботам Орлова, довольством Голицына или моим стараниям в отношении враждебных некогда членов секретного ордена. Но я ждал, если не сказать – выжидал, и едва ли находился день, чтобы я с подозрением не оглядывался мысленно на кого-нибудь из участников пьесы, в которой оказался. Однако всё было покойно, а гости мои не выходили из пределов обыкновенного любопытства дилетантов или специалистов – и это всё сильнее настораживало меня. Я твёрдо знал, что единожды затронутые тонкие струны причин имеют свойство звенеть отголосками последствий годы спустя. Они – никогда не отступают насовсем и никогда не оставляют раз избранную жертву.

Но к нынешнему своему положению я испытывал два противоположные чувства. Оно радовало меня, потому что исполнились и продолжали сбываться мои мечты, к коим стремился я в начале своего путешествия. Но приблизившись к сильным мира сего и ощутив себя в их кругу значимой персоной, я тревожился их теперешним невниманием. Пусть и дурное, пусть опасное, но лишь бы не забвение. Что бы могло значить такое небрежение? Уж не желание ли их отставить меня от дел, дав некоторую награду, как прочим невольным участникам? Привыкнув к нему, уже видел я новый чин скромным и неподобающим своему вкладу. Самому озаботиться требованиями большего или смиренно ждать милости – я не мог решить. Потребовать – и они догадаются о моём прозрении, так можно утратить и то немногое, что имею (а не так уж мала синица в моей руке). Ждать – и оказаться в трясине Леты совершенного забвения, выбраться из которой будет невозможно прошествием лет. Томление ожидания или суету обивания порогов в Петербурге гордыня моя не могла бы перенести. Посему дальнейшее следствие оставалось единственным деланием, которое могло принести плоды, но деланием рискованным, ведь навряд ли желали они, чтобы я глубже совал нос в их дела. Разве что оставаться подальше от столицы – в Египте, благо что совершить главное открытие я вполне мог здесь. Встретиться лицом к лицу с наградой или местью тут, где силы мои велики, а их власть ничтожна – таков был мой выбор.

Но кто станет посланцем? Я перебрал всех – и всех отверг. Муравьёв преспокойно вёл переписку с патриархатами, Титов распоряжался письмами Голицына в Константинополе, Дашков не покидал Петербурга, лица же более высокие тем паче состояли при своих департаментах. Но почему решил я, что явится некто, уже знакомый мне? О, нет, они слишком хорошо знают своё дело, чтобы вновь испугать меня. Конечно, они приготовят человека, способного не возбуждая моих подозрений разведать мои намерения и, если надо, донести очередное повеление.