Все, кого мы убили. Книга 2

На борту корабля я с наслаждением и не спеша измарал десяток листов Андрею Муравьёву. Разумеется, я подробно рассказал о своих встречах с пашой Египта, не утаив ни единой детали, кроме относившихся к делам политическим. Поведал и о Себастьяни, не упомянув ничего касательно тайных дел ордена. Бал во французском консульстве живописал в тех же красках, что и он – маскарад в Пере, не умолчал даже и о винном погребе. Восхождение на колонну Помпея должно было позабавить его, как и меня приключения его сфинкса с ликом Аменхотепа, но о Голуа пришлось забыть. Ни словом не обмолвился я о Карно.

Всегда довольно едкий в отношении встреченных им лиц, особенно туземцев, резкий не только в словах, но и в действиях, поднимавший мусселимов и шейхов по ночам, презиравший разбойников и разгонявший шумных верующих в Великую Субботу, почему он в своей книге так много и гладко написал о двух людях: Россетти и Мегемете Али? Знал, что заметки его непременно попадут к ним и платил за оказанные услуги? Или таким способом слал открытое совсем другим наблюдателям послание, способное быть истолкованным в нужном свете? Одни – это противное тайное общество, и с ним худо-бедно всё ясно, для него приготовлен сюжет с Россетти. А вот другой – тот, которого ещё в Константинополе описывал он как таинственное лицо номер три, да только применительно к загадочному путешествию Дашкова за десять лет перед тем – и тут ко двору Мегемет Али. «Судите сами, господа. Отпросился я у Дибича посмотреть святые места. Да корабля в Яффу не нашлось, а тут как раз некий Россетти (знать не знаю, что он родич предводителя тайного братства) предложил плыть в Александрию. Ну, мне в Рязань через Калугу не впервой, я и поехал с ним аж до Каира. Никаких таких странных Карно не видел, за рукописями не охотился, мне, как видите, каменные сфинксы пришлись по карману. А кто не верит, спросите хоть у соглядатая: сей со мной всё время ездил. Да и путешествовал я ради встречи с правителем Египта, а прочее – ложный манёвр. Что ж с того, что в книге не описаны секретные переговоры. Разумеется, они велись, как всегда после одной войны и перед новой».

Тайное братство провести ему не удалось, и виной тому я: Беранже догадался о Карно. А что до лица номер три… тут и по сию пору всё окутывал мрак. Но, думается, для него не секрет ни одно из этих обществ, ибо, кажется, следит он за всеми.

Ничего этого в письме не оказалось. Что ж, спасибо тебе, Андрей, что раскусил дело Дашкова и помог мне разобраться, что к чему – в твоём собственном деле. Теперь мне нужно кончить своё.

Опрятность и строгость двух флотов, игра солнца на бронзовых орудиях, широкие алые стяги с огненным отражением в волнах производили самый живописный эффект на Босфоре. Судно наше медленно подкрадывалось к причалу, пологой лестницей спускавшемуся от дворца к самой воде, и плавные манёвры его подарили мне минуты насладиться зрелищем азиатского берега, где, занимая левым флангом гору Исполинов, белым праздничным лагерем стояли русские войска.

Классической архитектуры двухэтажный особняк посольского дома боковыми флигелями словно распахивал мне свои объятия, и ступая по трём маршам обрамлённого пилястрами входа, я чувствовал себя не случайным посетителем здесь, но желанным гостем.

Бравый и жизнерадостный генерал словно сошёл с собственного парадного портрета, и я, признаться, ощутил себя стеснённым в своём простом гражданском костюме. Он распростёр мне объятия, словно бы только для того, чтобы я, сильно подавшись вперёд, уловил запах его духов, но после отстранил руки и предложил сесть.

От генерала Муравьёва он отличался многим: направлением усов, бессловесной преданностью своему императору, лёгкостью вращения при дворе, живостью характера. И всё же обоих роднило одно обстоятельство: оба вынужденно хлопотали об облегчении участи своих близких, угодивших в жернова правосудия после петербуржского восстания и ради этого жертвовали всем прочим.

– Вы участвуете в становлении новой системы европейского права, – вскоре уже вещал он. – Время, в которое вы соизволили оказать помощь короне, воистину переломное. До сих пор лишь воля одного монарха ставилась во главу угла. Система гражданского единения народов, внедрявшаяся Наполеоном, имела в основе силу и безумства одного.

– Мне думалось, Священный Союз…

– Оставьте, – непринуждённо махнул он рукой. – Ясно, что рамки сего Союза оказались слишком тесны, и он де-факто приказал долго жить. Первый блин комом, но мы твёрдо идём по пути дипломатии уступок. Великие державы приходят к необходимости договариваться, мелкие же не вольны в своём произволе. Сама Блистательная Порта апеллирует к суду кабинетов, а египетский паша, имея достаточную силу отложиться от суверена, не объявляет-таки независимости, опасаясь всеобщего гнева.

– Да и революционеры во Франции, не желая покидать сей почётный клуб наций, много подумали, прежде чем назначить нового главу.

– Пардон, мсье, я запутался во французских революциях. Это которая, кстати, случилась по счёту?