Все, кого мы убили. Книга 2

– Он стал обладателем некоторых рукописных документов, кои его просили отыскать на Востоке, и теперь не возвращает некую их часть по назначению, пытаясь дознаться, для чего они нужны заказчику. Но попытки сии тщетны, ибо тот умён и изворотлив, и не раз предусматривал подобное течение событий.

– Возможно всё это так, но я не понимаю, о каких документах и каком заказчике идёт речь. И при чём здесь я?

– Посоветуйте ему, так, по-дружески, свернуть своё дознание. Не ссылайтесь на меня.

Признаться, я довольно мало что понял из последней этой загадочной части разговора, и с недоумением сказал о том своему титулованному собеседнику. На что он ответил без тени высокомерия, что умышленно построил свои речи так, чтобы я остался в неведении ещё более прежнего. В довершение он совсем сразил меня:

– Не будете ли вы столь любезны, после прочтения, открыть мне его содержание?

С этими словами, и не дожидаясь моего согласия, он вышел, прихватив мой доклад и оставив меня в кабинете наедине с письмом.

Что это было со стороны графа Орлова, когда сказал он про казнь хранителя? А когда сообщил про содержание писем, и про то, что чересчур глубоко я пытаюсь копать? Угроза тоже лишиться головы, или совет друга выбросить из неё некоторые идеи? Весь тон разговора говорил будто бы о втором. Награда в виде чина тоже. Но как близко стоят награды и казни. Как любовь и ненависть. Мне ли не знать того.

Из его вопросов понял я, что мы с Андреем затронули кукую-то невообразимо чувствительную струну, раз сам Орлов требует того же, что до него Дашков, Титов и прочие. Но меня не оставляло ощущение, что хоть он видимо настаивает на том же, но как будто бы совершенно с другой стороны. Дашков словно бы просил неохотно, вынуждаемый чьей-то волей: «Оставьте, или мои покровители уничтожат вас». Титов вещал как имеющий власть: «Оставьте, или мы уничтожим вас». Но Орлов, кажется, хотел выглядеть иначе: «Оставьте, или люди, которым не могу я стать помехой, уничтожат вас». Так второе ли это тайное общество или некая секретнейшая государственная экспедиция при Е. И. В. личной канцелярии?

Всё это я имел возможность попытаться прояснить тут же, у самого графа Орлова.

Признаться, не рассчитывал я, что письмо от Муравьёва поступит так скоро, и быстрота передвижения военных чинов поразила меня. Писал он, уже как о высочайше решённом деле, о назначении его членом Святейшего Синода, а через множество строк упомянул об увольнении Мещерского от должности обер-прокурора. С особенным подозрением, словно шепча, сообщил и о том, что у него самого прошёл тайный обыск, однако искомого не нашли. Всё же он решился добровольно отдать то, что они ищут («хотя и сомневаюсь, что отныне мои поступки можно назвать вполне добровольными»).

Перемежалось всё это какой-то чепухой и посторонними описаниями, так что по прочтении сумбурное письмо сие оставило привкус растерянности, в которой явно пребывал мой друг. О моих делах ни слова.

Орлов всё не возвращался, я перечитал письмо, но никакого скрытого смысла не обнаружил. Может, друг мой имел основания не доверять Орлову? Тайный обыск, вот как. Андрей отчего-то пребывал в уверенности, что искали утаённые им документы. А вот я в том убеждён не был, ибо искать могли мою скрижаль.

Раздумывая я принялся расхаживать по кабинету, осматривая обстановку, устроенную не без излишеств, однако кому принадлежали они – послу Бутеневу или самому Орлову, я не знал.

Внезапно я остановился. Взгляд мой уловил мельком нечто, показавшееся знакомым. Я вернулся и тщательно осмотрелся в поисках странного предмета. На крышке бюро лежала стопка листов, некоторые уже были перевёрнуты, но нескольких слов оказалось достаточно, чтобы я замер в ужасе от чудовищных догадок и страха оказаться застигнутым на месте преступления. Я словно в лихорадке перелистнул несколько рукописных страниц. Сомнения отпали. Орлов читал о хождении Антония Новгородского, в миру Добрыни Ядрейковича, в Царьград, за четыре года до захвата его крестоносцами.

Для чего дипломату знать о том давнем паломничестве? О, нет, это вовсе не случайно. Орлов сказал, что Бенкендорф дал ему доклад, где упоминалась наша с Муравьёвым переписка, и конечно его заинтересовало следствие Андрея, в котором тот подробно изучил (и изложил в письме ко мне) все походы в Египет. Хождения Антония в письме не значилось. То ли по причине, что Муравьёв не знал о нём, то ли потому, что Антоний не посещал Египта. А здесь оно изучается. Почему? Потому ли, что Орлов почёл его важнейшим среди прочих, или потому, что Антоний всё же ездил в Египет с известными последствиями?

Как ни прислушивался, я не услыхал за дверью слишком мягких шагов начальственного вельможи, лишь его покашливание заставило меня искать спасения в объяснениях. Он, кажется, ждал их.

– Аполлинарий Петрович читает интересные записки. Мне придётся просить одолжить их ненадолго.

– Это не Бутенева бумаги, а мои, – строго ответил Орлов. – А вы всегда читаете чужие доклады?