Все, кого мы убили. Книга 2

– Меня заинтересовал автограф, слишком знакомый мне по прежней жизни, – как можно более спокойно ответил я. – Ведь это рука моего учителя Строева.

– Неужели? – притворно удивился он и радушно приступил к допросу: – Похвально столь яркое преемство. Не поведаете ли подробности?

– С Павлом Михайловичем путешествовали мы не один месяц, когда он возглавил большую археографическую экспедицию Академии Наук.

– Да, да, и несчастный Калайдович, – притворно подхватил он.

– О, нет, я говорю об экспедиции двадцать восьмого года, – не стушевался я. – Что же до Калайдовича… вы знаете, верно, что он тяжело переживал смерть графа Румянцева, много помогавшего ему. Со Строевым они разошлись и поссорились после первых путешествий… в семнадцатом или годом позже, когда Константин Фёдорович совершил множество замечательных открытий, в числе коих Судебник Иоанна Третьего и Святославов Изборник, а Строев и Малиновский якобы замалчивали его достижения перед канцлером. Такое, увы, часто случается в нашей учёной гильдии, и тревожит меня. Калайдович же, страдавший расстройствами душевного свойства ещё с молодости, и вовсе поник. Впрочем, я познакомился с ним позднее, когда очередной его приступ прошёл, но здоровье физическое уже надорвалось. Я искренне восхищался им, и представьте моё горе, когда в прошедшем году настигло меня известие о его кончине. Со Строевым же я веду учёную переписку, он извещал о своём открытии сего хождения, и я просил ознакомиться с ним. Он сообщил, что опубликует его на будущий год в журнале Министерства народного просвещения. Впрочем, это вам, конечно, известно из докладов графа Бенкендорфа…

Мои рассуждения (или их ловкость) удовлетворили его, потому что он хлопнул ладонью по крышке бюро, словно отрезая будущее от прошедшего.

– Но почему вы подумали, что записками Строева может интересоваться Бутенев?

Я вовсе так не думал, но ведь мог!

– Они описывают хождение в Константинополь, простая логика ведёт к предположению, что посол в Константинополе интересуется историей старинных посольств. Здесь много образованных сотрудников.

– Кто ещё, по вашему мнению?

– Титов – молодой и одарённый в различных делах… – ответил я не без некоторого злорадства.

Он кивнул, и по выражению его я не сумел понять, какого он мнения на сей счёт.

– А знакомы вы с неким Коркуновым?

– Мишей? – воскликнул я и поправился: – С Михаилом Андреевичем? Но разве он здесь?

– Нет. Вы, кажется, одногодки?

– Учились в Университете, где он ныне с успехом преподаёт, мы вдобавок коллеги по Обществу Древностей. Мы и по сию пору дружны, состоя в нечастой переписке, хотя он интересовался тогда Востоком более моего. Он и мне ещё в Москве успел преподать уроки арабского, представьте. Однако, прошу меня простить, для какой цели он вам понадобился?

– В своё время… – начал Орлов, но остановился. – Значит, вы могли бы рекомендовать меня ему, буде мне понадобится переводчик с какого-нибудь здешнего наречия?

За шуткой первой части его вопроса скрывалась ловко поставленная ловушка, яму под которую я сам же себе и вырыл.

Я натужно рассмеялся:

– Немедленно рекомендую. Но сегодня и я чувствую себя сильным в языках. Документ при вас?

– О, да. – Он бросил на меня пронзительный и серьёзный взгляд, прежде чем отошёл к бюро, в котором ключом открыл секретный ящик. – Зачем же вы ездили в Египет, имея собственные познания и друга в Москве?

– За рукописью для Его Сиятельства князя Голицына, – не сморгнув, солгал я, собираясь прояснить свой вопрос его расспросами, но услышал:

– Откуда вы знаете, что поручение вам дал князь Голицын?

«Откуда знаете вы, что я получал некое щекотливое поручение частного Общества»? – хотел спросить я, но то Орлов мог воспринять как вызов. Раз знает, значит знает, решил я.

– Княгиня Прозоровская получила похожее в Бейруте, за подписью князя.

– Да, верно… – рассеянно проговорил он, будто складывая что-то мысленно и вдруг спросил: – Зачем Голицыну письма хазар?

– Я – не знаю, – проговорил я, теперь уже сам пытаясь сложить мысли.

– А кто – знает? – насупился он.

– Мой друг, – твёрдо молвил я, – Ермолаев, проводил связь с первым русским мартинистом Алексеем Борисовичем Голицыным. Духовный вождь их Сен-Мартен посвятил князя во время путешествия того по Швейцарии. Общество то, учреждённое Мартином Паскуалем, имеет степень посвящения, именуемую Elus-Cohen de L'Universe – Избранные Коганы Вселенной. Коганы у иудеев – это высшие духовные сановники, некто вроде архиереев. Коган имеет и другую словесную форму – каган. А правители Хазарии – каганы. – Я пожал плечами и вздохнул. – В общем, ерунда, ничего определённого.

– Уж коли вы говорите «ерунда», то, видать, плохо мне спать сегодня, – сказал он. – И отпишите вашему другу, что он скоро мне понадобится.

Я обрадовался и изумился одновременно:

– Не лучше ли в таком вопросе…