— Я не понимаю писателей и поэтов, которые с упоением пишут о смерти и копаются в своих мрачных настроениях, — бросает О'Кейси. — Это — фальшивая нота в литературе наших дней. Жизнь удивительно прекрасна, и так хочется жить!
Книга, о которой идет речь, носит заглавие «Под пестрой тюбетейкой». Вот и сейчас на голове моего собеседника красуется пестрая, красная с белым, тюбетейка. Туркменская, — определяю я.
— У меня их целая коллекция, — улыбается О’Кейси. — Есть узбекская, афганская, индийские. Они мне хорошо послужили в эту холодную зиму. А когда я вдобавок надевал красный халат, который прислала в подарок из Лондона моя дочь Шивоон, у меня, право, бывал очень живописный вид.
Время течет быстро, пора на поезд. Я спрашиваю, что передать советским читателям.
— Передай им, — голос Шона О’Кейси крепнет, становится проникновенным, даже торжественным, — передай им: друзья, с тех пор, как в тысяча девятьсот семнадцатом году я впервые услышал о вашей революции и о Ленине, мое сердце принадлежит вам. Я коммунист душой и горжусь этим. Покоряйте вершины науки!
Искореняйте болезни, уничтожайте все, что мешает людям жить. — Помедлив, он добавляет со своей мальчишеской улыбкой: — Ну, а в заключение я скажу то, что непременно думает, хоть и не всегда произносит вслух, каждый писатель: друзья, читайте мои книги!
Сейчас подготавливается к печати сборник писем О’Кейси. С таким же интересом к своим современникам и такой же душевной чуткостью, какими отличался Горький, О’Кейси отвечал и читателю, поделившемуся мыслями о прочитанной книге, и актеру, играющему на сцене одного из его героев, и молодому литератору, приславшему рукопись. Он любил их всех и щедро дарил искры своего таланта: его письма — своего рода литературные шедевры.
Не могу не поделиться некоторыми из его писем последних лет: они дают живое представление об авторе.