Все могу (сборник)

От воспоминаний юности осталось у Паши какое-то горькое чувство, вовсе не мужское и абсолютно не удалое, но в глубокие комплексы его неудачи так и не переросли. За те полгода, что раздумывал он о Тане в сомнениях новой встречи, хотелось ему увидеть что-то не похожее на всю его прежнюю жизнь. Постепенно отрываясь от тренировок, он вечерами впитывал в себя неизведанные эмоции, прислушивался ко всему вокруг и каждый день делал новые открытия. Замечал он вещи вроде бы пустяковые, пытался найти в них смысл, основу и даже мудрость. Таким вот образом в эти шесть месяцев непрерывного раздумывания формировались его привычки и пристрастия. Нравился ему поздний транспорт с подвыпившими пассажирами и пустыми скамейками, нравилось приходить в пустую квартиру и самому впускать с улицы в безжизненные стены тепло или холод. Большое наслаждение испытывал он от вещей неосязаемых, но все же им подмеченных. Чувствовал он, что мамины пироги, всегда выжаренные на подсолнечном масле, распускают пышную свою дрожжевую духоту по всему дому и пропитывают вещи. Особенно майку. Поднимая нижний ее край к носу, внюхивался Паша, улавливая запах сдобы, капустной начинки, отцовского табака и пота, и был счастлив своим открытием целой гаммы ароматов. О Тане Паша думал постоянно, и эта изматывающая, доселе не обнаруживаемая им способность ежеминутно совершать острый мысленный процесс пугала его. Он не знал, что делать со своими открытиями, боялся их и раздражался, когда в самый ненужный момент, будто издалека, Таня снова всплывала в его голове. Соединение грубой физической силы, тренировок, растущих нормативов, тяжелых соперников с тонкой извилистой мыслью окончательно загнало Пашу в тупик. Хотелось только видеть Таню и знать, что все кончится, вернется в прежний круг, которым он считал те крымские минуты, проведенные с нею вместе.

Как случается часто озарение, что где-то недавно совершил ты жизненно значимую ошибку, за которую придется расплачиваться, появилась у Паши убежденность, что сделает он непростительный шаг, если с Таней не будет. Почти суеверная тяга к ней подгоняла его к действию. По той жизненной закономерности больших и одночастных перемен случилось в это время Паше пойти на настоящую работу, что прибавило уверенности в избранном пути, а поздняя благосклонность Тани заставила подумать о приближающемся счастье. Эта думка была последней в череде ежедневных полугодовых измышлений, и желание впитывать, анализировать, запоминать и наслаждаться вещами весьма умозрительными больше к Паше не возвращалось никогда.

7

О туманной науке бизнеса Паша не знал ничего. Боря же верил в брата, как в самого себя, и, в отличие от многих, считал, что максимально семейное предприятие приносит самый большой доход. Во всем хитроумно выстроенном процессе Паше отводилась самая ответственная роль. Надлежало ему вести многочисленные и часто безрезультатные переговоры. Принимая во внимание то обстоятельство, что Паша даже не знал, с какой стороны подойти к тому, что он пытался продать, это создавало время от времени ситуации комичные, а для Паши и вовсе обидные. Но совершенствоваться в знаниях он желал, понимая, что те, с кем переговоры случаются, мало чем отличаются от него самого. Умственных навыков Пашина работа особо не требовала, а, что тут же пригодилось, требовала лошадиного здоровья, которого у Паши было чересчур. Надо было просиживать вечерами в ресторанах, выпивать, говорить, опять выпивать, вворачивать анекдоты и наутро, в похмельной трясучке, подписывать двусторонние соглашения. Результаты такой бурной деятельности превосходили все ожидания. Боря искренне не мог нарадоваться братом, хвалил его к месту и просто так, подарил машину и заграничный пиджак. В пиджаке Паша смотрелся еще глупее, чем без него, напоминая неваляшку, которую по незнанию обрядили в сарафан. Помимо всего, протокол обязывал Пашу к белым крахмальным воротничкам, ухоженным рукам и чистым ботинкам, и он не без радости ждал, когда кастрюльки крахмала перейдут из маминых рук в Танины, но вовсе не жаждал этого Боря.