Все мои мужчины (СИ)

А я и сама не знала — может, его увидеть хотела или от Катькиных слов завелась.

— Алина, она же расскажет ему всё непременно, — Лиза совсем не знала Катьку, но характер ее угадала точно.

Я почти не сомневалась в этом, но вслух сказала:

— Нет, не должна — она же слово дала.

Лиза покачала головой с видом многоопытного психолога:

— Какая ты всё-таки наивная, Алина!

Я встретила его в тот же вечер у проходной мебельной фабрики в восемнадцать пятнадцать. И сердце дрогнуло — он изменился, даже чуть постарел, но был таким же нужным и родным. И мне самой показалось невероятным, что я так долго могла без него обходиться.

— Привет! — сказала я и покраснела.

— Привет!

Он не обрадовался даже — вот, что с тревогой заметила я. А удивился ли — трудно было сказать. Во всяком случае, удивление изобразил.

«Рассказала!» — больше я в этом не сомневалась. Но отступать было поздно. Ставки были сделаны, и нужно было играть. Без козырей.

Мы поболтали о какой-то ерунде, которая ни мне, ни ему не была интересна.

— Ты замужем? — спросил он.

Я смутилась, покраснела, словно признавалась в чём-то постыдном:

— Нет.

Он тактично не стал развивать эту тему.

— Ты извини, я должен сына забрать из детского сада.

Как водой холодной облил. И смотрел пытливо, пристально. Словно надеялся еще, что я не осмелюсь ринуться в бой.

— Может, встретимся как-нибудь? — с моей стороны это была почти наглость. Куда там Татьяне Лариной до меня?

Он пожал плечами:

— Почему бы нет?

— В субботу, в полдень, на набережной у яхт-клуба.

Взгляд его потух, он отвернулся даже, чтобы не выдать разочарования.

«Сказала», — с тоской подумала я о Рудаловой. Нет, обиды не было, была только злость на саму себя — за то, что разрушила всё, что было светлого и теплого в моей школьной жизни.

— В полдень, — покорно кивнул он и пошел прочь.

И я тоже пошла. А что оставалось делать?

Так и просуществовала до субботы — слушая упреки Лизы («Я же тебе говорила, Алина»), ругая себя и уже почти ненавидя Вадима.

А в субботу он пришел на свидание такой грустный, задумчивый, что я тут же простила его за легковерность. В нём не было уже недавнего показного равнодушия, а вот нежность какая-то была — словно он тоже пожалел и простил меня — как прощают ребенка, который поступил дурно, и на которого сердились, но которого невозможно было не простить.

— Здравствуй! — сказал он и через силу улыбнулся.

— Здравствуй! — тихим эхом откликнулась я, потом вдруг отступила на шаг назад и, отводя взгляд, шепотом сказала: — Ты прости меня, пожалуйста.

Он вздрогнул.

— Я очень плохо поступила, — я остановилась на секунду. — Я поспорила на тебя. Не сердись, если сможешь. Всё получилось так глупо. Слово за слово — вот и сорвалось с языка. Подожди, я сейчас всё расскажу — только не перебивай.

Взгляд его потеплел, и я мысленно поздравила себя с грамотным ходом.

— Понимаешь, мне так хотелось тебя увидеть, что было уже всё равно — как и где. Ты сердишься, да?

Он не уточнил, на что они спорили — конечно, знал сам. Спросил только:

— С кем ты поспорила, Алина?

Это он тоже знал, но спросил.

Я покачала головой:

— Это неважно. Тот человек тут совершенно не при чём. Если хочешь ругать кого-то, ругай меня.

Да, вот так. Я — само благородство.

Я стояла, опустив голову, не глядя ему в глаза. Он сам подошел, взял мои руки в свои ладони, притянул меня к себе.

— Какой же ты еще ребенок, Алинка!

И поцеловал — по-настоящему, в губы.

Вот так вот — шах и мат!

Вечером Лиза едва не плакала от умиления:

— Ой, Алинка, она же белая была, как мел. Задрожала, отвернулась. А я, дура, еще спросила, когда она шляпу свою есть собирается. Ох, как она закипела. Бросилась прочь. Ой, Алина, а что же ты теперь будешь делать?

— Замуж за него выйду!

— Ой! — испугалась Лиза. — Отчаянная ты!

— Я его люблю, — твердо сказала я.

Я в этом почти не сомневалась.

На следующий день он пришел ко мне с цветами, и мы долго сидели за столом в полумраке — ели вкуснейшую селедку под шубой и пили шампанское. Да, такое вот сочетание! Вспоминали школу, старых друзей. Потом танцевали.

— А помнишь, как в шестом классе Никита Свиридов хотел порвать мою тетрадку по русскому языку, а ты ее у него отобрал и мне вернул? Он тогда очень удивился, но ни о чём не догадался. Странно, правда, что никто в классе ни о чём не догадывался? Мы ведь уже тогда любили друг друга.

— Странно, — согласился он и улыбнулся: — А я помню, как в седьмом классе во время субботника ты пришла в школу в красной кофточке, и я смотрел только на тебя, и то и дело получал замечания от Степаниды Антоновны.

Нам было хорошо вместе. Нам многое нужно было друг другу сказать. Но я не понимала, почему не чувствую себя счастливой.

И вдруг он вздрогнул и украдкой взглянул на часы. Я догадалась — он подумал о Дарье, которая ждет его дома, или, быть может, о сыне, которого нужно забрать из детского сада.

Он не был свободным — вот, в чём было дело. Я не сомневалась в его любви, не сомневалась в том, что ради меня он оставит и жену, и сына. Но сможет ли он потом быть счастливым?