Все мои Надежды и Мечты (ЛП)

Я посмотрела ему в глаза. Смотровая площадка, действительно, не посещалась нами уже очень давно — ни вместе, ни поодиночке: с возрастом мы становились все более занятыми, и времени на это у нас просто не находилось. А если и находилось, то мы охотнее проводили его со своими школьными друзьями: бродили по Городу, устраивали ночевки, и все такое прочее. Но поскольку друзья у нас были общие, мы никогда не разлучались и, следовательно, приводить мысли в порядок нам не приходилось. Оттого, едва услышав о площадке, я почувствовала такую щемящую горечь, что чуть не заплакала: наше детство кончалось, и я ничего не могла с этим поделать. Может, жалеть об этом было глупо, ведь в нашей жизни ничего не обещало кардинальных перемен — даже в среднюю школу мы бы ходили, как и прежде, вдвоем, но стойкое чувство тоски от этого осознания все же не притупилось. Может, правда, дело было в том, как протекают любые летние каникулы: тебе все время кажется, что ты теряешь время попусту, и когда лениво тянущийся, душно разогретый день сменяется сиреневой ночной прохладой, ощущение того, что ты навсегда утратил частичку блаженного бытия, мучает тебя, пока ты не уснешь и не начнется новый день. Это периодически переживаемое чувство утраты было сравнимо и с той моей мгновенной горечью. Вряд ли детям часто приходится сталкиваться с такого рода мыслями, но я, во-первых, уже прощалась с детством, а во-вторых, повидала достаточно тяжелых вещей, чтобы быть серьезнее, чем можно ожидать от ребенка.

Я согласилась. Встретиться мы условились там, где всегда — перед этим мне нужно было допить кофе. Я тогда пыталась приучить себя к его вкусу, потому что, как мне казалось, этот «взрослый» напиток придаст мне более серьезный вид к началу нового учебного года, но давалось мне это тяжело — даже если я разбавляла его таким количеством молока и сахара, что у меня першило в горле. Сделав пару глотков на глазах у Аза, я выплеснула содержимое кружки в раковину, когда он хлопнул входной дверью.

Папа в тот день был занят черепицей и ползал по крыше. Он помахал мне рукой, когда я вышла на улицу, щурясь от света стоящего прямо над головой солнца:

— Как денёчек, пирожочек?

Я ничего не ответила, но помахала в ответ. Азгор становился мне все роднее и роднее с каждым годом. Это было странно. Если вы помните, когда-то давно он пытался меня убить — наверное, чувство вины так и не покинуло его, он старался обходиться со мной как можно ласковее.

Я же говорила, что тяжелых вещей на мою долю выпало немало. Хорошо, что они позади…

Азриэль был на месте и нетерпеливо прохаживался около знакомого кедра. Едва заметив мою голову, показавшуюся из-за куста дикой азалии, он бросился ко мне.

— Смотри, смотри! — затараторил он, уткнувшись лбом мне в подбородок, чтобы я увидела его темя. Он даже плотно прижал волосы к голове.

Не понимая, чего он от меня хочет, я на всякий случай сделала пару шагов назад, недоуменно изогнув брови. На мой вопрос, что, собственно, я должна увидеть, Аз нетерпеливо фыркнул и взял меня за запястье, приложив ладонь к тому же самому месту между лбом и затылком.

— Вот, сказал он. — Так точно почувствуешь!

По-прежнему держа меня за запястье, он начал водить моей рукой по своей голове. И тут я поняла о чем он. Рука нащупала пару отчетливых бугорков — уже довольно твердых и острых.

Рожки.

— Ну надо же, — произнесла я, убрав руку из уже растрепанных волос. — Тебе рога наставили! Клёво!

Азриэль, гораздо менее испорченный, чем я и дети его возраста вообще, моего каламбура не понял и только заулыбался, плюхаясь на кедровый ствол и закидывая ногу за ногу:

— Клёво! Очень-очень клёво!

Я присела с ним рядом.

— Как думаешь, мои рога хоть когда-нибудь будут такими же, как у папы? — спросил он, сияя, как июльский день.

— Может быть, — ответила я. Откуда мне было знать? Восторга Азриэля я разделить не могла, хотя понимала, что чем больше рога у монстра-босса, тем он, вероятно, красивее для представителей своего вида. Это, наверное, как грудь у женщин — чем она больше, тем женщина привлекательнее, так, что ли? Я посмотрела на свою футболку, и тут же пожалела, что подшутила над Азриэлем, даже если моя непонятая ирония его не задела. Грудь у меня была плоская — как ни посмотри. О какой же привлекательности могла идти речь? Я вспомнила о Терпии — девочке из нашей школы, которую все за глаза назвали «та, с бантом на голове», потому что бант этот она берегла как зеницу ока, и никогда не снимала, несмотря на то, что ее, как и нас, ожидала средняя школа, в которой пора отказываться от всяческих «детских» атрибутов. Но не в этом дело: ее грудь уже была просто огромной. А ведь мы были ровесницами…

Вообще, Терпия мне не нравилась. А все потому, что когда-то в школе она, заговорив со мной, вдруг вынула из своего рюкзака нож. Я жутко перепугалась — пусть нож и оказался игрушечным и вообще неопасным. Но лично мне на любой нож смотреть тошно. Всегда их опасалась!

Ножи напоминали о ней.