Все мои Надежды и Мечты (ЛП)

Чудовищная боль, сжавшая мое горло спазмом и даже не позволившая ответить на нее криком.

Я со всей силы впечаталась в край утеса. Потом подпрыгнула, прямо как те камни, за падением которых я следила пару секунд назад, и полетела дальше. В истыканной огненными искрами дымке мелькнула рука, болтающаяся, как пестрая тряпка. Кость была раздроблена в труху.

Потом еще один утес, заставившийся меня подпрыгнуть даже выше, чем в предыдущий раз, и окрасивший дымку в кровавые тона. Через пять секунд я ударилась в последний раз. Головой.

Мое тело остановилось и агоническая боль сменилась тонко звенящей чернотой.

Небо.

Голубое-преголубое небо, зовущее меня нежным голосом, предлагающим раствориться в теплом лазурном ликовании…

Нет.

Никакого неба не было.

Это звонил мой телефон.

Сколько я пролежала так? Кто мне звонил? Я попыталась привстать, чтобы узнать ответы сразу на два этих вопроса. Жалкая попытка ни к чему не привела.

Я пошевелила пальцами. Попробовала пошевелить ими. Ничего не произошло. Никакого импульса и всплеска силы. Ни в ногах, ни в руках. Они отказывались подчиняться мне, отвечая странным мягким покалыванием. Я моргнула. Чернота посветлела и в этом просвете заколыхалось голубое марево. Я пошевелила губами. Они были разбиты, но поддались. Я попробовала закричать. Из туго стиснутой спазмами глотки вырвалось что-то похожее на затухающий грудной плач. С таким звуком умирают дикие животные.

Чара.

Я должна была предупредить Аза!

Телефон смолк. Я снова попыталась пошевелиться. Ничего не произошло.

Мне было не больно. Я прекрасно понимала, почему. Меня парализовало. Скалы пощадили самые важные органы и кости, но только их, и никакие больше. Именно так Чара хотела отомстить мне. Я вынуждена была умереть в тюрьме из собственной развороченной плоти. Я не могла сделать ни движения. И никогда больше не смогла бы. Даже если выжила бы.

На мои неподвижные ноги, больше похожие на самые обычные куски рубленого мяса, откуда-то сверху упало несколько камней. Они продолжали сыпаться, сталкиваясь один с другим. Ко мне кто-то спускался.

Страх, охвативший мое навеки обездвиженное тело, не смог сделать ничего больше, чем заставить меня дико завращать глазами. Чара! Она поняла, что я не умерла. И спешила, чтобы меня добить.

— Фриск? Фриск!!!

Голос принадлежал Азу.

Легкие судорожно наполнились опалившим их пыльным воздухом. Задыхаясь, я принялась лепетать что-то разбитыми губами. Частые звуки тихого грудного плача можно было даже принять за слова, если очень постараться. Камни продолжали сыпаться. Собственное тело, неестественно выгнувшееся на пути падения этих камней и клочок голубого марева, который сиял где-то бесконечно далеко от моих дико вращающихся глаз, не позволяли мне увидеть, на какой высоте он мог сейчас быть. Слабая надежда затеплилась где-то под сломанными ребрами.

Острое чувство стыда, волной прокатившееся по телу, затушило ее, не дав даже зашипеть перед тем, как исчезнуть. Зачем мне теперь нужна эта надежда? Я теперь калека. Я не смогу больше ни ходить, ни говорить, ни делать вообще хоть-что. Даже прижаться к Азу, благодаря его за спасение, у меня не получится. Лучше умереть. Умереть перед тем, как он спустится и увидит сверкающие белки моих глаз и выкрученные руки с ногами, превратившиеся в кашу из плоти и перемолотых костей, разлитую по скалам.

Я все смотрела и смотрела, пока марево не начало жалить мне глаза. Аз… нет… не надо! Поднимайся обратно! Иди домой! Дай мне спокойно умереть!..

Но полоска света заслонилась чем-то большим и белым. Это было лицо. Лицо Бога, который спустился ко мне с небес, чтобы забрать к себе в Рай.

Глаза у Бога были наполнены паническим ужасом.

— ФРИСК!!!

Он упал на колени рядом с тем, что когда-то было моим телом. Именно упал. Потом начал хвататься за голову и дергаться в разные стороны, судорожно раздувая ноздри.

— О, Господи, Господи, Господи, Господи… — лопотал он, трясясь надо мной. — Это… это же твоя кровь…

Моя кровь?

Аз приложил к чему-то руки. К чему именно — понять было невозможно, потому что этот кусок неподвижного тела находился по ту сторону от синего марева. Увидела я только, что ладони у него стали темно-малиновыми — как в детстве, когда мы рисовали пальчиковыми красками в маминой школе. Я, оказывается, истекала кровью? А в каком месте? Ведь я ни чувствовала ни боли, ни теплой влажности.

По его лицу катились слезы, но он не издавал ни звука, а только нервно дышал. Внезапно мускулы его лица расслабились. Он наклонился над моими глазами, как будто понимая, что только ими я все еще могу двигать так же, как и раньше:

— Фриск… — он поцеловал меня в лоб. — Только не волнуйся… умоляю, не волнуйся… пожалуйста, не волнуйся… я все исправлю… я все исправлю!..

Мне не получилось растянуть разбитые губы в искривленной горем улыбке. Исправить? Как? Как это вообще можно было «исправить»?..