Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки

У меня дух захватывало. Тонкокостная широкоплечая Мэрилин предстала перед нами в кудрявом черном парике, который, казалось, сотворил сам Господь. Мэрилин пела песню Мадонны «Like a Virgin». На ней было невероятное длинное белое платье, которое поглощало весь свет и отражало его на зрителей. Лесбиянки в первом ряду встрепенулись, глядели на Мэрилин во все глаза и приподняли руки, чтобы в нужный момент наградить ее оглушительными аплодисментами. На нее было невозможно не смотреть. Я заметила, с каким обожанием рассматривает ее Пол. Она без дураков была настоящей звездой!

На середине песни я достала из сумочки доллар и подошла к Мэрилин. Она обернулась и, улыбнувшись мне, протянула руку, словно королева, принимающая подношение.

– Спасибо, дорогая.

– Пожалуйста, – ответила я.

Развернувшись, я подошла к Полу, который стоял у самой сцены.

– Кто это? – спросила я. – Она великолепна.

– Мой парень, – произнес Пол мягким голосом, в котором слышались нотки восхищения. – Его зовут Билли.

Глава пятнадцатая

В воскресенье вечером Эллисон никак не могла успокоиться. На улице стояла невыносимая жара, но я знала, что все дело в том, что скоро Эллисон должна пойти во второй класс и очень переживает. Нам обеим было не по себе. Я сидела в комнате у Эллисон, глядя на одетую в пижаму дочь. Телефон молчал, и мне не нужно было срочно навещать никого из ребят.

Эллисон посмотрела на меня с заговорщической улыбкой:

– Хочешь немного прогуляться?

Я улыбнулась ей в ответ:

– Пойдем.

Время от времени, особенно в сильную жару, мы совершали такие вечерние вылазки. Моей беспокойной душе они тоже шли на пользу. Мы доезжали до озера, а затем сворачивали к Северной и Западной горам. Нам это всегда помогало. В машине Эллисон не засыпала, но она знала, что, когда мы вернемся домой, ей пора будет ложиться в кровать. Таков уговор: я подчинилась ее желаниям, и теперь ей нужно подчиниться моим.

Озеро было великолепно: в стеклянной глади черных вод отражались стоящие через дорогу фонари. Открыв окна, мы глубоко вдыхали воздух уходящего лета. Горная дорога взлетала вверх и ныряла вниз; сейчас здесь одностороннее движение, а раньше было две полосы, а точнее, действовало правило «поднимайтесь и спускайтесь как хотите».

Мы всегда останавливались на вершине Западной горы, чтобы насладиться видом. В шестидесятые и семидесятые это была гора свиданий. Сюда приходили якобы посмотреть на «утку». Речь шла о контуре огней Хот-Спрингса, который, если присмотреться, напоминал по форме утку. Дети говорили своим родителям:

– Мы лазали на гору и смотрели на утку.

– Очень мило, дорогая.

Здесь зачали не одного ребенка.

Хот-Спрингс так разросся, что утка исчезла, но Эллисон все равно продолжала ее искать. Мы вышли из машины и сели на капот, положив ноги на крыло. Это было наше место. Иногда мы покупали пончики и перед школой приезжали сюда смотреть восход. Я подумала, что в новом году нужно делать это почаще. Если будет время.

Эллисон показала пальцем на дом Тима и Джима и стала гадать, какое из светящихся окон на одиннадцатом этаже принадлежит им.

– Они очень веселые, – сказал Эллисон.

– Да.

– Надеюсь, они еще долго будут такими.

Я молчала, не зная, что сказать.

– Я тоже, – произнесла я наконец. Было ли в жизни моей дочери хоть какое-то постоянство? Ее отец умер, и она очень зависела от дружбы детей, которым родители пока еще не запретили с ней играть. Она знакомилась с ребятами, которых ей вскоре предстояло хоронить. Рано или поздно, но это случалось. Ей было всего семь лет, а она уже молилась, чтобы Господь даровал парням больше времени на земле.

Я обнимала Эллисон правой рукой, подоткнув ладонь ей под ногу, чтобы придвинуть ближе к себе. Левой рукой я по памяти прочертила в воздухе контур утки.

– Она все еще с нами, – сказала я дочери. – Нужно только хорошенько поискать.

В выходные я позвала Митча с собой на дрэг-шоу и попросила одеться понаряднее, чтобы выказать должное уважение артистам. Он выбрал одну из своих гонконгских рубашек с расстегнутым воротом, на манжетах которой были вышиты его инициалы, серые брюки и черный ремень с тяжелой золотой пряжкой. Я была в красном коктейльном платье, которое удостоилось похвалы даже от не очень щедрого на комплименты Митча. Нет, он вовсе не был бесчувственным, просто обычно не обращал на такие мелочи внимания. Самое забавное, что сам-то он был человеком довольно тщеславным, и отчасти поэтому шоу ему так понравилось. Митч упивался вниманием со стороны парней, стоявших у бара. Когда же к нему на каждой песне подходили артисты и он таким образом становился полноценным участником представления, его восторгу, казалось, не было предела. Как, впрочем, и моему. Думаю, ребенок из бедной семьи, который учился в Каттере, а теперь надел рубашку за сто долларов, чувствовал в дрэг-квин родственную душу.

После шоу мы с Митчем, окрыленные, оказались на танцполе. В перерыве между песнями я похвалила его за то, что он дал артистам денег, – для меня это было проявление доброты и уважения. Митч рассмеялся.