Все мы не красавцы

— Ну спасибо, парень, выручил, — сказал наездник. От него очень пахло табаком, и от лица, и от одежды. Я это сразу заметил, потому что сам не курил, хотя многие мои друзья курили. Так мы сидели и чистились, а бочка лежала рядом. Весь бульвар был усыпан листьями. Листья шуршали, коробились, только посередине была полоса плоских листьев, придавленных. Да это же след от бочки! След уходил далеко и там сворачивал к деревянному ларьку.

«Те-те-те, — подумал я, — выходит, он эту бочку-то...»

Но тут мужчина обернулся, и эта мысль прошла.

— Ну, поехали, — сказал мужчина негромко, так, что хочешь — можешь услышать, а не хочешь — можешь не услышать.

— А почему вы ее ногами? — спросил я.

— Уговор такой, — сказал мужчина и вскочил на своего коня. Проехал немножко и на камень — трэк! — бочка остановилась, а он пробежал метров десять по воздуху и упал на колени в грязь.

— Черт, так до утра проваландаешься, — сказал он со злобой.

И я опять подумал, что бочку-то он, наверное, того... украсть хочет. Но тут человек обернулся, прямо лицом, — усы желтые, потом глаза, шрамик, пиджак, а под ним галстук, такой пестренький. Почему-то галстук особенно меня сбивал, никак я не мог поверить, что вор в таком галстуке может быть, как и у всех, — маленьком, пестром, и даже завязанным неровно. Непонятно, в чем они должны быть одеты — балахонах, что ли, однако уж не в галстуках таких. А он стоял, стоял, потом достал из кармана тот клинушек и так легонько меня в бок ткнул, в шутку. Я засмеялся — щекотно, и на руке его повис, как на бревне, и стал один прием применять, который мне вчера показали.

— Не выходит, парень, — сказал усатый, — на, коли меня, — и протянул мне щепочку.

Я встал, размахнулся, а он как щелкнул мне по руке, и щепочка — фьють — улетела.

— Уф, устал, — сказал дядя.

— А вы плюньте на это, — сказал я, — плюньте. И идите домой.

Дядя помолчал.

— Да нет, нельзя, — сказал он, — мы с Сапунковым, приятелем моим, поспорили. Сапунков — он приятель мой. С тех пор, как жена моя, Аня, умерла. С тех пор он мой приятель. Спор у нас с ним, пари. На кружку пива.

— Что?

— На кружку пива. Вот ты, говорит, ловкий, а бочку докатишь ногами от ларька до баржи? Слабо небось? Совсем задразнил. Ну, уж я ему докачу... докажу...

Тут дядя опять пошел к бочке, а я спросил:

— Ну, а после ее... куда?

Он ответил, и как-то слишком быстро ответил:

— Ее-то? Ее назад откатим.

И я все понял. А бульвар пустой-пустой. И катит этот дядя бочку, а там его Сапунков ждет. И оба вроде думают, что это спор у них такой, игра такая. И мысли близко нет, что вот, мол, я вор. Нет, конечно. А потом там встретятся они, у баржи.

«Ну, молодчага, твоя взяла», — Сапунков скажет. И опять они, конечно, закурят. И с чего все начнется — лень им будет бочку обратно катить. А потом еще постоят, и у обоих мысль появится, — «а что, если...» И покажется им, что только сейчас эта мысль у них появилась. А на самом деле — давно уже была она, давно, только спрятана была, закидана другими мыслями, как вот эта лужа листьями. И взглянут они друг на друга, а потом по сторонам, и эту бочку — раз-раз — по трапу — к этому Сапункову на баржу. И что интересно, и тут они себе не признаются, все посмеиваться будут, поговаривать, что вот, мол, на ночь прячут, что вот над продавщицей подшутить надо. Но это, конечно, только в первый раз так. А потом пойдет и пойдет. Уже без шуток. И не ногами катить будут, а на машине приедут ночью. И уже, наверное, не за бочкой, а за чем-нибудь подороже...

— Ты что? Интересуешься этим делом? — спросил вдруг усатый.

— Что?

— Я смотрю, ты замолк что-то. А мне поговорить захотелось. Ты что, говорю, интересуешься этим делом?

— Каким делом?

— Да этим. Боевыми приемами.

— А-а-а... Да, интересуюсь. А вы их знаете, что ли?

— Да, знаю кое-что. Обучали. В ту еще пору. И еще помню — по пятьдесят граммов спирта давали каждый день. Зато — режим был. И коллектив. Хорошие ребята.

— А где это? Что это у вас была за работа?

— Работа какая? Действующая армия. Десантные войска.

— Да-а-а?

— Вот тебе и да! Ну, хочешь, бей меня вот сюда!

— Зачем?

— Бей, тебе говорят! Да не так, сильнее! Ты бей меня, а я руку твою отведу и еще из кулака твоего какой хочешь палец выхвачу.

— Ну, безымянный!

Бац!

Хлысть!

— Точно. Теперь указательный.

Бац!

Хлысть!

— Здорово! Но я заметил. У вас ладонь такой вилочкой идет.

— Вилочкой! Сделай, а потом и говори.

— А вы хоть показали бы!

— Ну, знаешь, дождь хлещет! Буду я тут тебе показывать!

— А мы ко мне пойдем. У меня там мама спит. А большая комната свободна.

— Да я уже забыл все.

— А у меня этот, Синицын, есть. С картинками.

— Что-то не слыхал такого. Впрочем, известно, кто книжки пишет.

— А вы мне тушью исправьте, если там что не так.

— Ишь ты, льстец. А куда эту денем бандуру?

— Может, обратно?

— Ну, брось-ка ты. В такую даль.

— Но ведь обратно и руками можно.

— Ну, ладно, ладно, больно умный. Помоги, что ли.

И мы просидели у меня всю ночь, временами вставали, в одной руке держали Синицына, а тремя другими боролись. А утром разошлись, договорившись о встрече. А ложиться уже не стоило.

Путешествие