Все мы творения на день и другие истории

— Вы можете выразиться поконкретнее? Это поможет мне сформулировать мои комментарии.

— Любое и каждое наблюдение будет для меня полезным.

— Хорошо. — Я открыл свою записную книжку и пробежался взглядом по страницам. — Как вы знаете, у меня было время, чтобы прочесть лишь малую часть переписки, но я был от начала до конца очарован ею, Пол, и счел ее высокоинтеллектуальной и пронизанной эрудицией. Я был поражен сменой ролей. Поначалу вы были студентом, а он учителем. Но вы явно были очень особенным студентом, и в течение нескольких месяцев этот молодой студент и этот известный профессор начали переписываться на равных. Не было сомнений в том, что он выражал величайшее уважение к вашим комментариям и суждениям. Он восхищался вашей прозой, ценил критику, высказываемую вами в адрес его работ, и я могу только представить себе, что время и энергия, которые он посвящал вам, должно быть, во много раз превышали те, что он давал обычным студентам. И конечно же, учитывая, что ваша переписка продолжалась и после того, как вы утратили статус студента, нет сомнений в том, что вы были чрезвычайно значимы друг для друга.

Я посмотрел на Пола. Он сидел неподвижно. Его глаза были наполнены слезами, и они жадно поглощали всё, что я говорил, явно желая большего. Наконец, наконец у нас произошла эта встреча. Наконец я ему что-то дал. Я мог быть свидетелем события, чрезвычайно значимого для Пола. Я, и только я, мог подтвердить, что этот великий человек считал Пола значимым. Но этот великий человек давно уже умер, а Пол стал слишком слабым, чтобы выдержать это в одиночку. Ему нужен был эксперт, кто-то достойный, и я был выбран на эту роль. Да, я не сомневался в этом. Это объяснение было похоже на правду. Теперь будет весьма ценным сказать Полу некоторые из этих открытий. Оглядываясь назад на те многочисленные инсайты, которые были мною сделаны, и на те несколько минут, которые у нас оставались, я не знал, с чего же начать, и в конечном счете решил начать с самого очевидного:

— Пол, что поразило меня больше всего в вашей переписке — это сила и нежность уз между вами и профессором Мюллером. Это создало впечатление глубочайшей любви. Его смерть, должно быть, была страшным ударом для вас. Я подумал, а что, если затянувшееся переживание болезненной утраты — это и есть та самая причина, по которой вы желали попасть на консультацию. Что вы думаете?

Пол не отвечал. Вместо этого он протянул руку за манускриптом, и я вернул ему его. Он открыл свой портфель, убрал туда папку с перепиской и застегнул его.

— Я прав, Пол?

— Я хотел попасть на консультацию, потому что я хотел на нее попасть. И сейчас она состоялась, и я получил именно то, что хотел. Вы мне помогли, чрезвычайно помогли. Я ничего иного и не ждал. Благодарю вас.

— Прежде чем вы уйдете, Пол, еще один момент, пожалуйста. Мне всегда важно понять, что именно помогло. Вы можете немного пояснить, что именно вы получили от меня? Я убежден, что некоторое прояснение этих вопросов окажется вам полезным в будущем и, может быть, будет полезно мне и моим будущим клиентам.

— Ирв, мне жаль, что я оставляю вас с таким большим количеством загадок, но я боюсь, что наше время вышло. Он качнулся, пытаясь встать. Я приподнялся и ухватил его за локоть, чтобы удержать. Затем он выпрямился, протянул мне руку, чтобы пожать, и энергичной походкой зашагал из моего кабинета.

Быть настоящим

Чарльз, представительного вида бизнесмен, имел безупречное образование, полученное в Андовере, в университете и бизнес-школе Гарварда, а также правильную семью: его дед и отец были успешными банкирами, а мать — членом попечительского совета в одном из знаменитых женских колледжей. Его внешний мир выглядел социально успешным: квартира в Сан-Франциско с панорамным видом от Золотых Ворот до моста Окленд-Бей, очаровательная, известная в обществе жена; заработная плата около полумиллиона; «Ягуар ХКЕ кабриолет». И все это в его зрелые тридцать семь лет. При этом его внутренний мир не был таким правильным. Задыхающийся от сомнений, обвинений и чувства вины, Чарльз всегда покрывался испариной, когда видел полицейскую машину на дороге. Он шутил: «Витающая в воздухе вина, ищущая повод, — это про меня». Его сновидения постоянно носили самоуничижительный характер: он видел себя с большими мокнущими ранами, съежившимся в подвале или пещере, неудачником, нескладным человеком, преступником, обманщиком. Но, несмотря на то, что в своих сновидениях он принижал свое достоинство, в его разговоре проявлялось тонкое чувство юмора.