Все мы врём. Как ложь, жульничество и самообман делают нас людьми

В книге «Демократическая муза: Визуальное искусство и общественные интересы» (The Democratic Muse. Visual Arts and the Public Interest, 1984) гарвардский профессор Эдуард Кристи Банфилд описал чувство, названное им «страсть к подлинникам». Он полагает, что подобной популярностью подлинники обязаны внешним факторам, которые совершенно не связаны с художественной ценностью самих произведений. Фанатизм такого рода — это результат пропаганды, начатой по инициативе искусствоведов, инвесторов и антикваров. Массовое воспроизводство объектов искусства делает их доступными самой широкой публике. «Вы только представьте себе, как воспротивятся все те, кто трудится на ниве искусства, — пишет Банфилд, — если власти урежут бюджет на покупку новых картин и содержание музеев и вместо этого начнут вкладывать средства в развитие технологий, позволяющих воспроизводить объекты искусства. Помимо этого, можно заменить музейные подлинники качественными копиями: это значительно сократит расходы на охрану музея и реставрацию».

Книга Банфилда увидела свет до появления Интернета, воплотившего мечты автора в жизнь. Благодаря этому демократическому изобретению произведения искусства стали намного доступнее, чем прежде. Но интерес к оригиналу не только не угас — похоже, что теперь наша страсть к подлинному и аутентичному разгорелась еще сильнее.

То самое чувство

Осенним днем 2012 года я шагал по Британскому музею, направляясь в египетский зал, чтобы взглянуть на мумии. Я прошел мимо экспозиции, посвященной Шекспиру, и залов, где выставлены экспонаты более поздних эпох. Почему же меня так тянуло к Древнему Египту? Все мои знания о древнеегипетской истории я почерпнул из приключенческих фильмов и комиксов. Представители этой древней культуры строили гигантские сооружения со множеством тайных комнат и поклонялись богам со звериными головами. Другие ассоциации связаны с временем колонизации Египта: белые пятна на карте, раскопки, мумии и технологический прогресс.

Ну наконец-то вот он, египетский зал! Я оглядел огромные высеченные из камня и дерева саркофаги, но никаких мумий не увидел. Где же они, эти иссохшие тысячелетние останки? Они казались мне сгустком времени, превратившимся в человеческую плоть. Хотя, возможно, мумии притягивали меня своей загадочностью: такие старые, но сохранившиеся, словно доказательство человеческой победы над временем.

Выяснилось, что музейные реставраторы больше не снимают с мумий бинты и не выставляют останки на всеобщее обозрение. В нашу эпоху цивилизации и высоких технологий останки древних египтян оставляют в саркофаге, к которому подключают сканер, так что мне пришлось довольствоваться изображением на экране. Там я увидел их тела, искусственные глаза в глазницах, высушенные внутренности и сломанные кости. От осознания, что их тела теперь навсегда останутся в саркофагах, их больше никто не потревожит и не увидит, меня охватило какое-то удивительное спокойствие. На протяжении тысячелетий они оставались неподвластны времени — и время еще долго не доберется до них.

Тем не менее, покидая египетский зал, я почувствовал легкий укол разочарования. Что же я ожидал там найти? И откуда это преклонение перед древностью? И почему впечатления от увиденного под музейным стеклом должны быть сильнее тех, что возникают у меня, когда я просматриваю статью в «Википедии»? Направляясь к выходу, я решил сократить путь и свернул в коридор, который привел меня в просторный зал. Вдоль стен тянулись темные деревянные полки со старыми книгами, а посредине стояли стеклянные стеллажи с экспонатами, посвященными эпохе британского колониализма. В этом зале никого, кроме меня, не было, и голоса из коридора превратились вдруг в отдаленный гул. Внезапно я ощутил ее — историю. Она пахла красным деревом, старой бумагой и пылью. Откуда взялись все эти экспонаты, я и понятия не имел. Скорее всего, это чувство истории возникло у меня оттого, что зал был оформлен совершенно иначе, чем другие. Видимо, ему удалось избежать реставрации. Здесь не было ни экранов, ни планшетов, лишь старомодные стеллажи и стеклянные витрины. По-видимому, в других залах мне не хватало именно этой атмосферы, ощущения, будто я нахожусь среди объектов, которые намного старше и величественнее меня самого.

Побывав в Британском музее, я отправился в Дом Денниса Северса. Про это место я узнал несколько лет назад на какой-то лондонской вечеринке. Я тогда разговорился с двумя американками и спросил, куда бы мне сходить в Лондоне. Одна из них начала рассказывать о Доме Северса, но другая вдруг насторожилась, а когда я было заикнулся о том, что неплохо бы написать о таком месте заметку, резко заявила: «Не вздумайте! Это очень необычное место, и вы только все испортите!»