Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

– А меня, меня! Почему меня не берёте?! – прямо-таки возопила Фрида Брауде, близкая подруга Милы. Вика её любил за доброту, чудесный характер и редкую безалаберность. Абсолютно не возражал против её компании. Прихватив Фриду, двинулись в сторону Нормандии.

Некрасов приехал туда впервые, и громадный монастырь на острове-скале в окружении безбрежных отмелей, естественно, весьма его впечатлил. А своей фотогеничностью до крайности взволновал.

Мы покорно позировали, поворачивались в профиль, в три четверти, становились на фоне чего-то, садились на ступени, камни и лафеты, а также ложились в позе патрициев и одалисок на парапеты и уступы. Видимо, в этот день боги были благосклонны к В.П., и фотографии потом получились на славу, да и альбом удался.

За ужином выяснилось, что Виктор Платонович иезуитски вынашивал и другой, тайный план – поехать на знаменитые нормандские пляжи, место высадки союзников в сорок четвёртом году. Мне хотелось уже домой, я попытался капризничать, и В.П. даже цыкнул на меня, поедем, мол, без всяких разговоров! Поражённый такой строгостью, я умолк, допил вино и пошёл отсыпаться…

На кручах над пляжем Омаха-бич, наполовину засосанные дюнами, были как бы уложены громадные бетонные параллелепипеды. Мы с Некрасовым вошли в первый бункер и присвистнули, поражённые. Толщиной в мой рост железобетонные стены, двери, как в банковском сейфе, пулемётные бронеколпаки из литой стали…

Из амбразур пляж как на ладони. Под нами, внизу, простреливаемый вдоль и поперёк…

Немцев было несравнимо меньше американцев, но на обстрелянных немецких мужиков ураганная артподготовка с линкоров и крейсеров не произвела ожидаемого впечатления, они просто поплотнее задраились в бункерах.

А когда началась высадка, они пошли косить людей из пулемётов и топить баржи из пушек. В упор и без пощады, в упоении боя, только потом, видно, сообразив, что им самим-то тоже придётся несладко, в плен никто после этого брать не будет…

Давно уже окружённые, немцы держались чуть ли не неделю, а когда американские сапёры забирались на крышу бункеров, пытаясь снаружи просунуть в амбразуры взрывчатку на шестах, немцы вызывали на себя огонь орудий из соседних бункеров, размётывая в клочья штурмовые группы.

Но главное, главное, беспрерывно восклицал Некрасов, вообразите тысячи молодых парней, прыгающих в воду под смертоносным огнём и сразу же погибающих! Когда даже легкораненые гибли наверняка, тонули с полной выкладкой!

Вообразите!.. Поставьте себя на место этих солдат, умирающих за освобождение какой-то Франции, о которой большинство из них полгода назад просто слыхом не слыхали у себя в аризонах и техасах…

Виктор Платонович смотрел на нас, тоже взволнованных, и всё донимал вопросами. Что им было тут делать, на страшных, заклятых пляжах, этим юным американским, английским, канадским поселянам и крестьянам?! Зачем им было гибнуть, захлёбываясь в океане, или умирать от потери крови на мокром песку? Быть убитыми наповал или смертельно искалеченными, пробежав несколько шагов по европейской земле?! Из тридцати четырёх приданных для поддержки пехоты танков-амфибий тридцать один сразу же пошли ко дну, захлёстнутые крупной волной! А парни сигали в воду, тонули под пулями, а выкарабкавшиеся на берег, подрывались на минах и умирали под очередями крупнокалиберных пулемётов…

– Они шли на смерть за свободу! Так и мы в Сталинграде умирали за Родину! – чуть не кричал Некрасов.

– Как представлю себе эту картину, задыхаюсь от горести! – задумчиво произнёс В.П., слегка поостыв.

И мы с повлажневшими глазами слушали его, оглядывая пляжи и откосы. Уходящие вдаль ряды десятков тысяч белых крестов, сотни гектаров коврового газона на военном кладбище в Сен-Лорене. Печальное отражение кучевых облаков в водоёме с кувшинками и весело полощущиеся на ветру флаги союзников…

Мы вспоминали всё это ещё и ещё раз по пути домой, скрашивая скуку трёхчасовой езды по скоростной автотрассе.

– Вот странно получается, Витька, – говорил тогда В.П. – Как объяснить, что не любят у нас во Франции американцев? Своих освободителей, защитников свободы?!

Уже сколько лет прошло после войны, а в Париже чуть ли не на всех стенах – «Гоу хоум!» И никто не осмеливается напомнить этим балбесам-граффитистам, что это именно американцы лезли на пулемёты на пляжах в Нормандии, прыгали с парашютом ночью вслепую, гибли тысячами, как мы под Москвой, Курском или Сталинградом! Чтобы спасти людей от рабства!

Как объяснить, почему к этим людям – приветливым, симпатичным, даже смешным американцам – французы относятся с такой неприязнью? Да и не французы даже, а леваки, засаленные коммунисты, парижские обуржуенные и лицемерные интеллектуалы. А сами обезьянничают у Америки буквально всё!

– Ты думаешь, что это комплекс неполноценности? Наверное, и это. Завидуют, злятся, пыжатся наши французики. Ведь без Америки они пустое место!