Все народы едино суть

Она послушно, медленными движениями начала стягивать сари. Афанасий ушёл.

Взяв у Хасана ведра, он приказал ему:

— Иди за Карной или Рангу.

Сам же стоял в тёмном коридоре, прислушиваясь к плеску воды.

Прождав с полчаса, Афанасий осторожно постучал в дверку, ведущую в сад:

— Можно, что ли?

После секундного молчания он услышал тонкий девичий голосок, робко произнесший что-то на незнакомом языке, и приотворил дверь.

Девушка стояла возле розового куста, укутанная в лёгкий голубой шёлк, придерживая его стыдливые складки отмытыми от пыли руками. Блестящие чёрные волосы её были заплетены в тяжёлую косу, туго облегали маленькую голову, оставляя открытым матово-смуглое лицо: огромные глаза, дуги-брови, нежно-розовые губы.

Испуг, неуверенность, еле уловимую надежду, мольбу и удивление прочёл он в этом обращённом к нему лице, во всей фигурке несчастной девушки.

Восхищение и жалость охватили его. Не зная, что сказать, Афанасий лишь широко и ласково улыбался, обводя вокруг рукой, словно объяснял: всё здесь твоё, не бойся, живи, радуйся.

Жесты иногда понятнее и сильнее слов раскрывают душу, и настороженная девушка, вероятно, поняла, что человек, так взволнованно размахивающий руками,— хороший, сердечный человек, который не хочет ей зла. И она улыбнулась ещё стыдливо и неуверенно, но уже проникаясь к нему тёплым доверием.

Смеясь и радуясь, Никитин похлопал себя по груди:

— Афанасий. Имя моё. А-фа-на-сий!

Она поняла и еле-еле шевельнула пальчиками, сжимавшими на груди шёлк.

— Сита! — услышал он.

Пришедший вскоре Рангу нашёл Афанасия и Ситу сидящими рядом. Афанасий был без чалмы. Сита переводила напряжённый взор с его волос на светлую кожу рук, вглядывалась в его губы, словно пытаясь понять объяснения Никитина.

Выслушав рассказ Никитина, Рангу объяснил девушке, что она свободна, спросил, откуда она и чем ей можно помочь.

Девушка встрепенулась, ответила ему.

— Она из племени махратов! — сказал Рангу.ё— Мы поймём друг друга.

Но, поговорив с индуской ещё, внук Карны как-то странно взглянул на Никитина.

— Что, что? — волновался Афанасий.

— Видишь ли,— помявшись, сказал Рангу,— ей некуда идти. Её деревня разорена. Мать и отца у неё убили, а сестру… Ну, её забрали пьяные воины, и Сита больше сестры не видела.

Афанасий выругался. Потом решил:

— Ладно. Пока пусть у меня живёт, если хочет. Может, все же найдём её родню какую-нибудь.

— А если не найдём? — возразил Рангу.— Она не знает дороги в свою деревню. Это очень далеко. Их гнали больше месяца.

— Ну, тогда…— начал Афанасий.— Да там видно будет!

— Надо поговорить с брамином Рам Лалом! — тихо сказал Рангу.— Эта девушка должна найти своих. Свою касту.

— А на что ей каста? — возразил Никитин.— Проживёт!

— Человек должен принадлежать своей касте! — упрямо стоял на своём Рангу.— Я пойду к брамину Рам Лалу. Сделаем так, как решит он… Если ты не против.

— Ладно. Я не против,— угрюмо ответил Никитин.

Рангу поднялся, сказал девушке несколько слов, собрался уходить.

— Погоди! — остановил его Никитин.— Про меня ей расскажи. Откуда и кто. А то ещё пищи не примет, а ведь голодная…

Когда Рангу ушел, а Сита, утолив голод, заснула как убитая на ковре в большой комнате, Афанасий наткнулся в тёмных сенцах на Хасана.

— Господин! — горячо сказал Хасан.— Не слушай индусов! Ты купил девушку, и она твоя. Мало ли что придумает этот проклятый брамин. Не пускай его сюда!

Никитин остановился, покачал головой:

— Ты подумал обо мне, Хасан. Спасибо. А о ней ты подумал? Как ей жить, подумал? Нет! То-то вот, Хасан…

Хазиначи Мухаммед сидел в саду своего пышного дома, над прудиком, отщипывал кусочки пшеничной лепёшки, кидал в воду и смотрел, как юркие рыбки набрасываются на добычу.

Занятие было невинное. Но глаза Мухаммеда подёргивал туман, и пруд, рыбки, тонущие кусочки лепешки — всё это двоилось, троилось, рябило и плавало где-то далеко-далеко, в почти призрачном мире. Рука щипала лепёшку по привычке… Нет. Хазиначи ни о чём не думал. Он испытывал странную расслабленность воли и мысли, когда не хочется возвращаться к действительности, такой в конце концов невесёлой. Хазиначи знал — это признак душевного утомления, перенапряжения, но находил в нём странное, болезненное наслаждение. Ведь он был один. Его никто не видел.