Все народы едино суть

Он идёт через лагерь мимо костров, среди занятых своими делами воинов, делая вид, что ищет кого-то. Шатёр нукера: перед ним на шесте конский хвост… Группа хохочущих бородачей… Конник, натачивающий саблю… На каждом шагу ему мерещатся знакомые лица. Он ощущает в груди тошнотворный холодок.

— Стой!

Это линия стражи. Воин в шлеме, со щитом и копьём показывает, чтобы он подошёл. Никитин неторопливо подходит. Ему нужно нарубить бамбуков. Вот его топорик. Воин равнодушно кивает, поворачивается спиной. Никитин с пересохшим горлом глядит на жёлтый, украшенный серебряными бляхами щит за этой широкой бесстрастной спиной. Потом, стараясь не убыстрять шага, направляется к бамбукам. До них не больше трех десятков сажен. Афанасий наклоняется, медленно поправляет сапоги, топает ногой, словно проверяя, хорошо ли натянул его. Только не спешить! Только не спешить!

Пространство, отделяющее его от лагеря, всё растёт. Ощущение такое, будто в спину нацелились из лука. И когда до бамбуков остается всего несколько шагов, наконец случается то, чего он боялся. Вслед ему кричат. Властно. С угрозой.

Но Афанасий не оборачивается. В два прыжка достигает он спасительной стены джунглей. Сильные руки раздвигают молодые побеги, плечи расталкивают плотные стволы. Потный, потеряв чалму, он стремительно ныряет в еле заметные просветы между бамбуками, падает, поднимается, бежит опять… «Хасан! Хасан!» — окликает Афанасии джунгли. А Хасан уже рядом. Его бледное лицо помертвело от сознания опасности. И они бегут, петляя, пока хватает сил, пока не опускаются оба, как подкошенные, на землю. Сначала они ничего не видят и не слышат. Но вот чёрные круги в глазах светлеют, глаза начинают видеть, а гудящая, бьющаяся толчками в ушах кровь стихает. Несколько минут оба, онемев, прислушиваются. Но слышен только тонкий голосок незнакомой птицы. Погони нет, или она отстала. Никитин проводит рукавом халата по лбу, облизывает горячие, сухие губы, взглядывает на Хасана и говорит:

— Утри кровь… Ты рассёк щеку.

Всё же ему не верится, что побег удался. Он встаёт и делает знак Хасану. Надо идти, идти.

Густы джунгли по берегам Кистны. В сплошной покров сплетаются они, грозя путнику. Опасно углубляться в них. Но Афанасий, забираясь в гущу тропического леса, чувствует себя всё уверенней. Теперь ему ничто не страшно.

Быстро вечереет. Беглецы забираются на деревья. Ночевать на земле нельзя. Спать тоже нельзя, если не привяжешь себя к стволу. Обоих мучит жажда, обоим напоминает о себе голод. Но Никитин почти счастлив. Он снова сам себе хозяин. И впервые за много месяцев он задорно хохочет, распугивая задремавших неподалеку мартышек, которые сердито визжат в ответ.

— Пусть Махмуд Гаван идёт на махараджу без нас! — кричит Никитин. И эхо повторяет: «без нас… ас… ас…»

Мрачна тропическая ночь в джунглях, где и в яркий солнечный день сыро и сумрачно. Что-то шевельнулось в ветвях, заверещали обезьяны, бросаясь в разные стороны, пронзительный вопль потряс воздух и угас… Фыркнул, загорелся двумя зелёными углями непроглядный мрак внизу, и опять тихо, опять тьма…

Прижавшись друг к другу, сидели Никитин и Хасан, вздрагивая и стискивая кинжалы при малейшем шорохе. Было не до сна. Лишь под утро Афанасий задремал с открытыми глазами, погрузился в мучительное полузабытьё.

Днём же они опять шли, выбирая дорогу по солнцу. Вторая ночь принесла беду. Обессиленный Никитин прикрыл глаза. Страшный крик Хасана пронизал его. Оцепенев, Афанасий увидел, как огромный удав сжимает кольца вокруг хрипящего Хасана. Рука раба не могла дотянуться до кинжала. Что происходило потом, Никитин твёрдо не помнил. Его в первый миг только удивило, как мягко тело гада, как легко, будто в масло входит в тело кинжал. Плоскую голову с холодными зловещими глазами Афанасий зачем-то рассёк на четыре части. Но кольца ещё сжимали Хасана, и Никитин ещё долго рубил их, не догадываясь, что мог бы стянуть.

Хасан хрипло стонал. К его ребрам нельзя было прикоснуться. На груди и на спине остались синие следы жутких объятий. На следующий день он не смог идти. А провизия кончалась, и росы не хватало, чтоб утолить жажду. Тогда Афанасий взвалил раба себе на плечи и побрёл в ту сторону, откуда они пришли, к выходу на равнину.

Два дня занял этот переход. Два дня нечеловеческой усталости, забот о больном, голода и жажды. Потом показалась Кистна. Афанасий остановился, опустил Хасана на землю.

— Не выходи! — просил Хасан.— Тебя убьют. Я выползу один.

Он с трудом шевелился.

Хмуро усмехнувшись, Никитин направился к сверкавшей за бамбуками реке. Побег не удался. Афанасий раздвинул последние стволы. Секунду он глядел перед собой, как пьяный. Потом еле слышно засмеялся. От слабости на глазах его выступили слёзы. Равнина перед Кистной была пуста. Мусульманское войско ушло. Встав на колени, Афанасий широко перекрестился.