Все народы едино суть

Он сказал Мухаммеду, что следом придут другие суда, а он спешил: войска малик-ат-туджара пошли на Санкара-раджу, воюют крепость Кельну, раджа призвал на помощь конканских князей, дело заваривается не на шутку. У него, Сулеймана, есть письмо для хазиначи…

Прочитав письмо, перс сделал озабоченное лицо, но видно было, что его распирает от радости и гордости.

— Плывите обратно немедленно! — важно сказал он. — Коней начнем грузить сегодня же. А я задержусь. Мне надо побывать у мелика Ормуза.

— Остаёшься, значит? — спросил Афанасий.

— Если хочешь, подожди меня.

— А долго?

— Как примет мелик. Может, день, может, две недели.

Никитин свистнул:

— Вон сколько! Нет, я поплыву! Попутчики-то до Бидара будут?

— Будут…

Никитин тотчас отправился покупать коня. Ещё раз пригодилась наука новгородца Харитоньева! Знать бы ему, когда учил, что Афанасий станет лазить в зубы арабским жеребцам посреди Индийского моря! Вот бы свинячьи глазки выкатил!

Осмотрев десятка три коней, Никитин остановился на белоснежном двухлетке, с подобранным туловищем на высоких сухих ногах. Под короткой блестящей шерстью коня вздрагивали длинные, топкие мускулы, он чутко прядал ушами, перебирал копытами-стаканчиками, шумно вбирал воздух большими розовыми ноздрями, косил агатовым, в кровяных прожилках глазом.

Передавая повод новому владельцу, старик араб поцеловал коня в храп, поклонился ему. Видно, дорожил, да нужда заставила продать.

— Как звать? — спросил Никитин.

Араб замотал головой, приложил руки к груди.

— Я продал тебе коня, а не его имя. Не сердись. Оно будет напоминать ему о родине. Зачем мучить? Назови его как хочешь.

И, повернувшись, старик пошёл прочь.

Тоскливое ржанье жеребца, провожавшего взглядом хозяина, больно отозвалось в сердце Афанасия. Он вернулся в караван-сарай хмурый.

Хазиначи покупку одобрил.

— Кормить умеешь? — спросил он.

Афанасий повёл плечами:

— Умею!

— Э! Ты ничего ещё не умеешь. Хасан, Гафур! Приучите коня к нашему корму… Отдай им коня и присмотрись, что нужно делать, чем запастись в дорогу.

Оказалось, верно, с кормежкой просто беда. Коней в Индии кормили рисом, морковью и горохом, другой еды им не было, а привыкшие к траве и финикам скакуны отказывались от новой пищи.

Каждый раз — а кормить коня приходилось три раза в день — начиналось мученье. Хасан и Гафур, крадучись, приближались к коню. Один протягивал руку и чмокал, второй заходил, пряча за спину мешок с мочёным горохом или рисовыми, на масле и яйце, шарами. Конь беспокойно ржал, отыскивал глазами Афанасия. Хасан хватал жеребца за храп, вытягивал толстый Васькин язык и орал на Гафура. Гафур, толкая в горло лошади рис и горох, орал на Хасана. Жеребец бил, порывался встать на дыбы. В конюшне начиналось светопреставление. Визжали другие кони, сбегались конюхи. Но переполох этот никого не смущал.

Спешно закупая снедь в дорогу, отвозя её на дабу, указанную Сулейманом, Никитин сбился с ног, а когда вернулся однажды в караван-сарай, увидел, что возле конюшни сидит ястребоглазый Музаффар, а рядом с ним лежат два туго набитых мешка.

— Салам! — сказал туркмен.— Вот, жду тебя. Возьми меня в Индию.

— А мать, сестра? — оторопел Никитин.

— Мать, слава аллаху, умерла, а Зулейка останется с дедом. Попытаю счастья. Помоги сесть.

— Деньги-то есть у тебя?

— Два золотых.

— Мало…

— Одолжи. Я пойду в войско султана, получу плату — отдам тебе.

— Скажу Сулейману. Возьмёт — садись.

Сулейман туркмена взял. Музаффар, не мешкая, втащил свои пожитки и устроился в трюме.

— Не бойся, коня довезём! — возбуждённо уверял он Никитина.

На корабли вводили последних лошадей, втаскивали провизию, бурдюки с водой, на палубе расселись купцы и прочий люд, плывущий в дальний край, загромоздили проходы, моряки гоняли их с места на место.

— Ну,— сказал Афанасию на прощанье Мухаммед,— спокойной дороги. С тобой поедет Хасан. Он всё знает. Слушай Сулеймана. Я ему сказал, чтоб помог тебе. Приплывёте в Чаул — подожди меня.

Квадратные паруса рывками поползли на мачты. Ударили весла, дабы, сталкиваясь и скрипя, стали отваливать. Кони ржали и били копытами. Ветер дул настойчиво, весело. Афанасий поднял руку, помахал Мухаммеду, белым башням Ормуза, уходящей от него, может быть, навсегда земле и незаметно перекрестился.

Глава третья

От Ормуза до Дегу — первого индийского порта — шли через аравийский порт Маскат две недели. Потом были Гуджерат и Камбаят; Чаул, куда вёл дабы Сулейман, показался лишь в исходе шестой седьмицы.

Первый страх, когда проснулся, вышел наверх и не увидел берегов, теперь казался Афанасию смешным. Хитроумные мореходы индийские изловчились, вишь, водить корабли чистым морем, даже на звёзды не глядя. У Сулеймана в каморе оказалось круглое блюдо со стрелой — компас. Стрела острым концом всегда показывала на полночь. Таково было здешнее глубокомыслие, индийские многоумные чудеса.