Все наши скрытые таланты

В следующие несколько дней я узнаю, что именно во всей истории мои одноклассницы обсуждают чаще всего. Не то, что Лили пропала. Не карты Таро. А тот факт, что Лили была моей лучшей подругой, что я бросила ее и затем начала изводить, при всех пожелала ей исчезнуть, и теперь – судя по имеющимся фактам – та либо покончила с собой, либо сбежала так далеко от города, что наверняка погибла.

Понятно, что никто напрямую мне об этом не говорит. Но я ловлю обрывки разговоров, проходя мимо девочек в коридоре.

«… ее лучшая подруга!»

«… я лично никогда не видела их вместе, но Бекка ходила с ними в начальную школу и…»

«Их матери! Они до сих пор дружат!»

«Вы слышали! Что она сказала? Своей подруге? СВОЕЙ ЛУЧШЕЙ ПОДРУГЕ?»

«… она всегда была еще той сукой, но как только начала привлекать к себе внимание этой всякой колдовской ерундой, совсем испортилась…»

«Ее ЛУЧШЕЙ подруге!!!»

Однажды после обеда я вижу, как вокруг моей сумки сгрудилась стайка первогодок, и я в ярости подбежала к ним.

– Вы чего делаете? – ору я, думая, что они хотят подсунуть мне что-нибудь вонючее вроде сгнившего яблока или рыбы.

– Н-н-ничего, – отвечает одна двенадцатилетняя девочка, заикаясь. – М-мы п-просто п-поспорили.

– Поспорили? О чем?

– Ч-что… п-прикоснемся к твоей с-сумке.

Так я поняла, что стала «популярностью» не только среди своего курса. Теперь обо мне знает вся школа. Я стала легендой. Мисс Харрис попросила меня быть особенно внимательной к младшим девочкам. Кто-то из них уже боится ходить в школу.

Но с младшими девочками я справлюсь. Меня беспокоят мои сверстницы и старшие. После пропажи Лили их родители буквально с ума сошли и запрещают им посещать город после уроков. У школьных ворот вдруг вырастает целая пробка машин – никто не хочет, чтобы их дочери ездили на автобусе. Когда я иду на собрание, меня толкает плечом и прижимает к стене старшеклассница.

– Мать у меня отобрала телефон, – говорит она. – Спасибо тебе, Чэмберс.

В пятницу возвращаются мои родители. Джо уже рассказала им о Лили, и я уже предвижу, что меня ожидает после школы. Сумки их наполнены различными сувенирами для меня: сережки в виде крохотных голубых изразцов, кремовые пирожные, слегка помятые при перелете.

– Мы не очень-то увлекаемся всеми этими… нью-эйджевскими штуками, – смущенно говорит папа. – Но я как-то зашел в одну из таких их лавок и увидел вот это.

Он вынимает длинную золотую нитку с черным кулоном и единственной красной бусиной.

– Продавщица сказала, что это защитный амулет. «Азабаче». Или гагат. Но мне больше нравится слово «азабаче». В Южной Америке такие дарят младенцам при рождении. Они защищают от сглаза.

– Спасибо, папа, – слабо улыбаюсь я.

Я представляю его разговор с продавщицей амулетов, и этого достаточно, чтобы наполнить мое сердце надеждой. Родители дома. Дела должны пойти лучше, ведь правда?

Отец надевает мне ожерелье на шею, и камень ложится на мою грудную кость. Я глажу пальцами гладкую поверхность черного камня размером с половину большого пальца и тут же вспоминаю о Ро.

В конце концов разговор переходит к О’Каллаханам. Мама уже посылала сообщение матери Лили из Португалии.

– Ты с ней говорила? – с надеждой спрашиваю я.

– Нет, – с глубокомысленным видом отвечает она. – В такие времена не звонят. Особенно если ты не родственник. Нужно дать людям время, но при этом они должны понять, что ты думаешь о них.

– Этой семье необходимо сочувствие, – говорит папа, качая головой.

– Этой семье необходима лазанья, – говорит мама, вставая, чтобы взять нашу самую большую сковороду.

Весь вечер я помогаю маме готовить лазанью. Натираю сыр, режу чеснок, хожу в магазин за листами теста. Утром она отвозит меня в школу на машине, и по дороге мы подъезжаем к дому О’Каллаханов. Вся недолгая поездка – всего три улицы, два поворота налево, и ты на месте – заставляет меня с тошнотой вспомнить о том, как часто я когда-то преодолевала этот маршрут. На роликовых коньках в стиле Барби, в кроссовках со светящейся подошвой, на солнечно-желтом велосипеде, который я так просила купить и который украли через два месяца.

Мы останавливаемся у их двойного дома, совершенно такого же, как и все дома на этой улице, за исключением того, что я провела в нем половину своего детства. Я держу две завернутые в фольгу лазаньи – одну мясную, одну вегетарианскую.

– Ручку и бумагу, – говорит мама.

Я отрываю листок из своей тетради на пружине и даю ей свою лучшую ручку. Она пишет что-то про то, что это нужно разогреть при температуре в 180 градусов, и добавляет, что она всегда «на связи», если что-то понадобится.