Все наши вчера

А потом я увидела кровь. Она расцветала на его груди, словно кричаще красные рододендроны во дворе миссис Мерфи, раскрывающиеся при появлении солнца.

С трудом мир вновь обрел скорость и звуки. Горло болело, и я поняла, что кричу.

В Ната стреляли!

Джеймс бросился к сцене, прорываясь сквозь толпу, чтобы добраться к упавшему брату. Финн и с ним еще человек шесть развернулись и кинулись в противоположную сторону, к выходу из зала. Я побежала за Джеймсом.

Агенты секретной службы поспешно уводили вице-президента из зала. Они выстроились цепью перед сценой и оттесняли назад людей, которых толпа спасающихся толкала в их сторону. У них за спинами вокруг Ната собрались те, кто уже был на сцене, в том числе мэр Маккриди и сенатор Гейнс – стоя на коленях около Ната, сенатор зажимал ему грудь. Джеймс со всего разбега влетел в строй агентов, как будто даже не видел их. Его поймали за руку и воротник и отправили обратно.

– Это мой брат! – страшным голосом закричал Джеймс. – Это мой брат!

Ко мне вернулся дар речи.

– Это Джеймс Шоу, пропустите его!

Слава богу, мэр обернулся и сказал: «Джентльмены, все в порядке». Иначе, я думаю, Джеймс бы просто порвал их на куски. Объятый ужасом, он сгорал изнутри, и никакая сила в мире не могла бы его остановить. Он прыгнул на сцену, врезался в следующую полосу людей, отделяющих его от брата, и пробил себе дорогу сквозь них. А мне оставалось лишь беспомощно смотреть из-за строя агентов, как он падает на колени рядом с Натом и вцепляется в его руку.

Взгляд Ната пугающе метался, как будто он не мог его сфокусировать, я отвернулась, и меня вырвало на роскошный ковер.

Семь

МАРИНА

Время шло. Не знаю, сколько успело пройти. Агенты спецслужбы выгнали нас из актового зала, он же – место преступления, и в конечном итоге я устроилась на полу в вестибюле, в нескольких футах от входной двери. Она то и дело открывалась и закрывалась, окатывая меня холодным воздухом. Мне было безразлично, сколько многовековой грязи я соберу на свое красивое платье. Я где-то потеряла одну из туфелек Софии, по руке быстро разливался темнотой синяк – я не помнила, где ударилась. Все вокруг сбились в небольшие группки. Кто-то плакал, кто-то отвечал на вопросы агентов, рассредоточившихся по залу и собиравших показания, но я практически не слышала их. Я понимала, что надо отыскать Финна, или позвонить Лус, или вызвать такси, но все, на что меня хватало, – сидеть, смотреть перед собой и вспоминать тот день, когда Джеймс похоронил родителей.

В день похорон Джеймс казался мраморным изваянием. Двенадцатилетний мальчик в новом черном костюме и великоватых для него туфлях, с окаменевшим лицом. Я стояла у церкви между моими родителями, двумя высокими черными колоннами, такими же незыблемыми, как стены моей комнаты, и пыталась разглядеть лицо Джеймса – он стоял в первом ряду рядом с Натом.

Он был безмолвен и неподвижен, и я все ждала, когда же он заплачет. Я бы плакала.

Родители велели мне оставить пока Джеймса в покое, но как только мы очутились в гостиной Шоу, я оставила их у фуршетного стола, где стояли тарелки с закусками из краба, и удрала. Я пробиралась через толпу, как малек через косяк рыбы, болтаясь на уровне пояса взрослых и выискивая темные волосы и бледное лицо Джеймса. Я дважды обошла первый этаж, но его нигде не было. Нат – он тогда служил у судьи Макмиллана и имел жилье на Капитолийском холме, но большую часть выходных проводил дома – пожимал руки и принимал соболезнования. Заметив меня, он кивнул в сторону лестницы и изобразил, будто читает книгу.

В библиотеке наверху я нашла пиджак Джеймса, валяющийся на спинке дивана, и его заброшенные в угол лаковые туфли, но самого Джеймса было не видно. Я позвала его, ответом мне было молчание. Я прошла вглубь и в конце концов нашла его: он свернулся в большом кресле с подголовником, стоявшем спинкой ко входу, так, что его можно было заметить, лишь подойдя вплотную. Я уселась рядом на пол, скрестив ноги, хоть и знала, что мама разозлится, что я помяла мое лучшее темно-синее платье.

– Ты в порядке? – спросила я. Я знала, что он не в порядке, но не знала, что еще можно сказать.

– Почему твои родители назвали тебя Мариной? – спросил Джеймс ровным, совершенно нормальным тоном, как будто сегодня был обычный день.

Его неестественное спокойствие заставляло меня нервничать.

– Бабушка так захотела. Это в честь героини одной пьесы.

– Шекспир, да? «Перикл, царь Тирский», – сказал Джеймс. – Марина родилась на корабле во время бури.

– Ага.

– Мама с папой назвали Ната в честь моего дедушки – он был губернатором Коннектикута. Они никогда не думали, что у них появлюсь еще я. Мама говорила, что они несколько месяцев спорили, как меня назвать. Она хотела Джеймса, а папа – Майкла.

– И как получилось, что победила мама?

Он наконец встретился со мной взглядом. Смотреть ему в глаза было все равно что падать, падать, падать и никогда не долететь до дна.

– Я не спрашивал.

Сердце мое разбилось, потому что, думаю, уже тогда, в десять лет, я была немного влюблена в него.

– Джеймс…