Все не случайно

«Исходящий реквизит» ставили загодя в ящик буфета, а по ходу пьесы моя героиня Людмилочка наливала голодному герою молока из кувшина и угощала котлеткой. Котлеток было две, сцена происходила ближе к концу акта, и до закрытия занавеса герой успевал съесть только одну и выпить полстакана молока. Вот тут, в антракте, и появлялась Юля, и реквизиторы угощали ее оставшейся котлетой и наливали новый стакан молока. Это стало ритуалом для «Квадратуры круга»: реквизиторы всегда меня заранее спрашивали, будет ли Юля сегодня пировать, и огорчались, если она на спектакль в этот день не приходила.

Вообще дочка любила поесть вне дома. Если шел спектакль, где не было «исходящего реквизита», мы с Юлей, прежде чем идти гримироваться, обязаны были посетить актерский буфет и чего-нибудь там отведать. Если шли на спектакль в другой театр, то посещение буфета, уже зрительского, в антракте, оставалось обязательным. Не знаю, почему ей это так нравилось: папа прекрасно готовил, она с удовольствием ела и его деликатесы, но тем не менее, даже когда я приходила забирать ее из школы, она просила меня зайти в школьный буфет и там поесть. На мои уговоры, что дома папина жареная картошка и борщ и это вкуснее, чем взятая в буфете бледная котлета с засохшим рисом, ребенок не реагировал и уплетал общепитовскую еду за обе щеки.

Наши старания

Мне, как всякой маме, хотелось, чтобы детство дочери было незабываемым, счастливым и беспечальным. И еще мне хотелось, чтобы она была умна, грациозна, хорошо воспитанна и начитанна, чтобы знала языки и владела музыкальной культурой.

Для грациозности мы ее определили на фигурное катание. Мы не заметили, чтобы Юля особенно увлеклась им, но всячески поощряли эти занятия. Моя мама связала Юле красивое, теплое шерстяное платье для фигуристок и такие же штанишки, а я ходила смотреть на Юлины достижения, которых было не так много, но свою пользу, мне кажется, полученные навыки все-таки принесли. Позже, когда Юля уже стала подростком, для той же грациозности мы попытались устроить ее на большой теннис, но этот номер не прошел: началось время, когда в спортивных секциях стали делать ставку исключительно на воспитанников, способных стать чемпионами. Если у ребенка не хватало нужных данных, его не брали.

Когда Юле пришла пора идти в школу, мы советовались с Володиным педагогом по французскому языку во ВГИКе Георгием Степановичем Кнабе, в какую школу лучше отдать ребенка. Он, будучи полиглотом, порекомендовал не модную английскую, а французскую школу. Когда ваша дочь выучит французский, сказал он, другие языки при желании будут даваться ей легко. Так мы и сделали.

Идея отдать дочку учиться музыке у нас тоже возникала, но поставить пианино не позволял метраж квартиры, да и Юля не проявляла особого желания учиться этому искусству, и мы не стали настаивать.

В какой-то момент у Юли обнаружился сколиоз. Мы пытались избавиться от него с помощью упражнений, но это не помогало. И тут я узнала, что в Подмосковье есть интернат, куда можно взять направление от врача: говорили, что через год дети выходят оттуда с прямыми спинками. В интернате используют специальные приспособления – индивидуальные гипсовые колыбели на основе слепка спины и дополнительных корректирующих элементов. Костяк у ребят еще не сформировался и потому исправить его можно, если следовать правильной методике. Занимаются там по обычной школьной программе, только язык, увы, английский. Но это не стало препятствием: я приезжала в интернат два раза в неделю, и мы занимались с дочкой французским, чтобы Юля не отстала от своего класса.

Я так поверила, что интернат пойдет Юле на пользу, что она выйдет оттуда с навсегда прямой спинкой! У меня живое воображение, но фантазирую я всегда в оптимистическом направлении. Худший вариант мне в голову не приходит. А у Юли не сложились отношения в новом классе, и скоро она запросилась домой, но я так верила в чудесное исцеление, что уговаривала ее потерпеть, не обращать внимания и учиться выживать в «тяжелых моральных условиях». Но выдержала Юля только полторы четверти. За это время лечение не дало видимых результатов, а Юля продолжала проситься домой – и мы покинули этот лечебный интернат. Уже дома Юля рассказала, что никто из детей в гипсовых индивидуальных колыбелях не спит. Укладываются-то все в них, но после того, как воспитатель объявил отбой, потушил свет и ушел, все как по команде освобождаются из колыбелек и заталкивают их под кровать. И спят дети на старых клочковатых матрацах, а это еще хуже, чем дома, где у Юлиной кровати была ровная и твердая поверхность. Я всегда за справедливость, но в данной ситуации махать кулаками после того, как забрала Юлю, сочла непосильным и бесполезным делом. Неужели никто из воспитателей-педагогов не знал об этих детских ухищрениях? Неужели нельзя было продумать систему контроля? Конечно, детям в этих колыбельках неудобно, жестко, но это надо учитывать! Такая прекрасная и недешевая идея могла принести столько пользы – и все псу под хвост.

Такие дорогие записи