Все небеса Земли

– Может быть, ты ещё и женишься на ней? – теперь отец не скрывал ни пренебрежения, ни даже издёвки.

– Может быть!

– Что?!

– Ты слышал. Может быть, и женюсь. Спасибо, что натолкнул на хорошую мысль. Раньше я об этом как-то не задумывался.

Под острыми скулами генерал-полковника прокатились желваки. Он поднялся с кресла, упёрся кулаками в стол.

– Она старше тебя на шесть лет, сын! О её профессии я уже не говорю!

– Мама старше тебя на полтора года, но это тебя не остановило в своё время, – Мигель отвечал быстро, словно заранее подготовился к разговору, и прекрасно видел, что это дополнительно злит отца. Да что там злит – бесит! – И я не вижу ничего предосудительного в её профессии.

Это «предосудительного» он вставил специально. Генерал-полковник Сухов терпеть не мог подобных слов, предпочитая выражаться, как он сам говорил «коротко, ясно и желательно по-русски». Хотя, как и все граждане Марсианской Республики, прекрасно владел как минимум тремя языками.

– Актриса! – воскликнул отец. – Я понимаю твой… восторг, сам по молодости… Но можно ли всерьёз думать о том, чтобы связывать свою жизнь с актрисой?!

– Почему нельзя?

– Да потому что все они потенциальные шлюхи, вот почему! Ты совсем, что ли, дебил, сын?! – небольшой, но крепкий кулак генерал-полковника врезался в столешницу.

Стакан в серебряном подстаканнике подпрыгнул, глухо звякнув. Остывший чай выплеснулся прямо на лист какой-то бумаги, лежащей перед отцом.

– Ах ты..! – Генерал схватил лист и яростно затряс им в воздухе, пытаясь стряхнуть коричневатую жидкость.

«Важная бумага, видать», – подумал Мигель отстранённо, а вслух спросил:

– Так ты считаешь Сандру шлюхой?

Генерал-полковник Сухов Александр Васильевич молчал. Только сопел тяжело через нос и по-прежнему махал в воздухе бумагой. На Мигеля он не смотрел.

– Если у тебя был неудачный любовный опыт с какой-нибудь актрисой, отец, – сказал Мигель, по прежнему изо всех сил стараясь держать себя в руках, не повышать голос и тщательно подбирать слова, – то я в этом не виноват.

И добавил по-испански:

– No es así?[1]

Отец положил бумагу на место и уставился на сына. В его глазах пылал голубой лёд.

– Пошёл вон, щенок, – сказал он тихо. – Видеть тебя не хочу. Делай что хочешь. Женись на Сандре, уходи из дома, ломай себе жизнь. Пожалуйста! Хозяин – барин. Кто я такой, действительно, чтобы тебе мешать?

– Хорошо, папа, – ответил Мигель. – Как скажешь. Счастливо оставаться.

Развернулся через левое плечо и вышел из кабинета. Почти строевым шагом.

Глава 2. Принял решение – выполняй!

Как настоящий русский, Мигель пил водку. Но не любил её. Ко всему прочему он рано усвоил, что пить водку без закуски – дурной тон. Настоящий же испанец, коим Мигель себя также считал, не может себе позволить дурной тон. Разве что в исключительном случае и когда никто не видит. Но пить в одиночку и запершись – это вообще никуда не годится. Хоть для русского, хоть для испанца. Поэтому, выйдя из кабинета отца, Мигель прямиком направился в «Розенкранц и Гильденстерн», где для начала залпом проглотил сто граммов местного, трёхлетней выдержки, коньяка. К слову, весьма неплохого. В отличие от вина, коньяк на Марсе получался лучше лунного. Необъяснимый парадокс.

Запил кофе и заказал ещё сто пятьдесят.

Раны на щеке и плече он уже практически затянул и мог себе позволить спиртное (алкогольное опьянение не способствовало эффективной регенерации). Солнце давно убежало за горизонт, марсианский сол закончился, в этой части планеты наступила ночь. Сидя в баре, Мигель этого не видел, но знал.

Он родился на Марсе, здесь, в Новом Граде, и наблюдал марсианские закаты и рассветы тысячу раз. Мигель читал в книгах о долгих вечерних и утренних сумерках на Земле и смотрел видео, но на Марсе всё было не так. День и ночь на Красной планете наступали быстро, почти без утренне-вечернего перехода. Маленькое яркое солнце выкатывалось из-за голых красноватых холмов, и приходил день. Или, наоборот, пряталось за ними, и мириадами звёзд вспыхивала марсианская ночь. Если, конечно, не было сильной пылевой бури, при которой разглядеть звёзды не представлялось возможным.

Сегодня бури не было. Впрочем, и звёзд тоже. Бар «Розенкранц и Гильденстерн», как настоящее прибежище богемы, располагался в полуподвале, где всегда хватало электрического света, чтобы разглядеть меню, бокал с коньяком или прекрасные глаза спутницы.

Прекрасные глаза, да.

Мигель вспомнил тёмно-карие, притенённые длинными ресницами глаза Сандры, её мягкий, чуть хрипловатый голос (чистое контральто, кто бы что ни говорил, просто не огранённое как следует, но Сандра не певица – актриса, и задачи у голоса другие) и заказал ещё сто. И тарелку синтезированного сыра. Натуральный, из коровьего молока, был очень дорог. Да и не продавали его здесь.

В голове уже порядком шумело.