Все о моем дедушке

Мать была в шоке. Она позвонила отцу, и они долго разговаривали. Я места себе не находил: я не сомневался, что отец уже поговорил с дедом и теперь мать узнает, что на самом деле произошло. Может быть даже, она уже знает о существовании письма с признанием и заставит меня вернуться к отцу. Но оказалось, что я ошибался. Отец попросил дать мне трубку.

— Сальва, а из-за чего ты сегодня так кричал? Что случилось? Почему ты ушел? Пожалуйста, объясни, потому что я ничего не понимаю. Опять что-то в школе произошло? Если что, ты рассказывай, пожалуйста.

Дед не звонил отцу. И отец ничего не понял, потому что не знал, что я прочитал письмо. Что ж, я не собирался ему об этом рассказывать. Пусть дед сам рассказывает, если хочет. А я просто хотел, чтобы меня оставили в покое. И еще долго не видеть ни деда, ни отца.

— Папа, я устал уже от вас с дедушкой. Поживу пока у мамы.

— Но, Сальва…

— Даю маму.

Я протянул телефон матери и перестал слушать. Не знаю, о чём они там говорили, но в итоге сошлись на том, что несколько дней мне можно так пожить.

Поужинать я так и не поужинал, так что мать разморозила вегетарианских бургеров и овощной суп. За столом она говорила обо всём подряд, кроме деда, меня и отца. В кои-то веки я порадовался, что она всегда до последнего делает вид, что никаких проблем не существует. Я лег в кровать, чувствуя себя мороженым с двумя невозможными вкусами: дикой усталости и в то же время спокойствия.

Когда я уже засыпал, дед прислал сообщение:

«Сальва, нам надо поговорить. Я завтра заеду за тобой в школу после уроков, хорошо?»

Я заблокировал его номер и отключил телефон.

17

Дед понял намек и не стал приезжать.

Следующие несколько дней прошли в каком-то напряженном спокойствии. Я каждое утро просыпался в ожидании известий о дедушкином признании, но, когда на радио новости начинали с других тем, я убеждался, что выиграл еще один день — непонятно у кого.

Мне хотелось, чтобы у нас с Лео, Начо и Кларой всё стало по-прежнему, но это никак не получалось. Начо и Лео меня избегали: у Лео каждый день были занятия с репетиторами, а Начо просто выдумывал оправдания. Что-то надорвалось. После моего истерического шоу на истории они оба стали как-то иначе со мной держаться — как будто я сошел с ума и мое безумие вызывало не то уважение, не то страх. Или и то и другое сразу. Мы вели себя так, будто всё оставалось как раньше: болтали в школе, вместе работали на уроках, но пазл теперь не складывался. Может быть, им запретили дружить со мной. Родители любят так делать.

В черный список я их не внес, но перестал настаивать.

Только с Кларой мы продолжали дружить. Вообще говоря, я теперь понимал, что она, кажется, первый настоящий друг в моей жизни — до этого у меня вся дружба была какая-то детская, поржать вместе, и больше ничего. Я ни с кем не делился таким трэшем, как с ней.

После уроков мы вдвоем зависали на квартире у моей матери: делали уроки на террасе, ковыряли в носу или подсматривали, как сосед, мужик лет за сорок, играет в Just Dance — трясет пузом перед теликом на танцевальном коврике. Клара рассказала, что ее мать умерла внезапно. Инсульт. У нее в мозге вдруг случилось короткое замыкание. Она потеряла сознание — и всё. Адьос. Но главное, Клара поделилась со мной тем, что чувствовала после этого. Она долго старалась быть сильной и ни о чём не задумываться — просто плыла из одного дня в другой.

— Знаешь, как это, когда ногу отсидишь? Наполовину не чувствуешь ее, но болит страшно. Вот так у меня и было.

А потом она как-то начала вдруг воровать всякую мелочевку из магазинов — и снова почувствовала себя живой.

— И чего ты тогда к Максу стала ходить, раз всё так хорошо устроилось?

Я думал ее подколоть, но промахнулся. Клара ответила очень серьезно:

— Не могу же я всю жизнь воровать…

Тут она поняла, что уже она сказала не то.

— Я не про твоего дедушку… Я…

— Клара, я понял…

От сеансов у Макса она стала приходить в себя по-другому. У него она ревела навзрыд, но говорила, что столько плакать полезно — как будто раз в месяц пропустить голову через автомойку. И я ей верил, потому что видел, как Клара изменилась — она как будто светилась спокойствием, вроде тех детских ночников, которые оставляют на всю ночь малышам, чтобы не боялись засыпать. Я даже позавидовал Начо и на всякий случай решил прощупать почву.

— А Начо?

Клара улыбнулась. Она была влюблена, и это было заметно. Сколько бы она ни сидела у меня, телефон всё время держала рядом, они постоянно переписывались.

— Если бы не Макс, наверное, мы бы с Начо не встречались… Я не готова была…

— Ну ладно, ты меня убедила. Поставим Максу памятник. Мой дедушка всё устроит только так. А, не, теперь не сможет…

— Дурак ты. Зря ты не хочешь к нему ходить… Макс хороший человек. Почему ты ему не расскажешь про письмо? Он же, наверное, не сможет ни с кем поделиться, это вроде как у священников, тайна исповеди.

Мне не хотелось больше об этом говорить. Но пришлось.

В дверь позвонили. Оказалось, что это дед.

— Заехал посмотреть, как там мой мотоцикл.

Я хотел захлопнуть дверь у него перед носом, но он успел подставить ногу.