Все о моем дедушке

— Поймет? Ты что, совсем? Забыла, что он редактировал то письмо с признанием? Он наверняка замешан во всём этом так же, как и дед! И ты говоришь, он меня поймет?!

Клара поежилась. Точнее, еле-еле повела плечами вперед. Но я заметил это движение — инстинктивный порыв защититься.

Я накричал на Клару, на свою подругу. И это после того, как она поддерживала меня и была рядом, когда в моей жизни всё взорвалось и начался апокалипсис. После того, как ей удавалось меня рассмешить. После того, как она рассказала мне, что ей незачем больше воровать в магазинах, потому что теперь она всегда может выговориться Максу и выплеснуть свою обиду на то, что матери не стало так рано. У меня внутри всё сжалось, а шею как будто обхватили невидимые ледяные когти. Мне хотелось умереть.

— Клара, прости…

— Да ничего… — Она не смотрела на меня, а голос у нее был такой, будто я ударил ее по лицу и она боится, что ударю снова.

— Чего, еще как чего… Прости, что я с тобой так… Я бестолочь.

— Поздно уже…

Мне больше нечего было сказать. Она развернулась и пошла в дом, не оглядываясь, всё так же, с опущенными плечами. Грустная.

Я не мог смотреть ей вслед. Я рванул к мотоциклу и завел его. Я был в каком-то шоке и, сам не знаю как, поехал домой — чисто на автопилоте, едва осознавая, куда еду. Меня хватило на несколько минут, а потом у меня по лицу потекли соленые слезы, которые мешали смотреть на дорогу, а я тем временем еще больше себя раздраконивал. Ну почему не может всё снова быть как раньше? Реальность давила на меня невыносимым грузом.

Не только слезы мешали мне вести мотоцикл. Левой рукой я придерживал Кларин шлем, и я так торопился уехать, что только через несколько минут сообразил, что край визора больно впивается мне в предплечье. Теперь я никак не мог отвлечься от этого неприятного ощущения, а слезы всё текли и текли. Черт. К тому же я вспомнил, что из-за ссоры мы с Кларой оба позабыли про пакет с флешками и он остался у нее. Теперь надо было возвращаться. Я не хотел, чтобы флешки были у нее, отравляли ее семью: Клара же тут вообще ни при чём. Я крутанул руль влево. От этого несчастного шлема у меня рука уже немела. И еще эти слезы. И сопли. И в горле комок. Я приподнял левую руку, чтобы повернуть шлем поудобнее и заодно стереть слезы, но тут мне показалось, что шлем выскальзывает, и я побоялся его выронить. В общем, я не увидел, что на светофоре включился красный и что справа приближается машина. Ничего не увидел.

18

Я приоткрыл глаза и увидел перед собой дедушку. Он пристально смотрел на меня, нахмурив брови и наморщив лоб, который казался пластилиновым. Дед не замечал, что я на него смотрю. Я приподнял веки на каких-то полмиллиметра и не шевелился, только следил за дедом сквозь ресницы. Я ничего не понимал. У меня болела голова — как будто в череп долбились камни, но не могли его расколоть. Сплошная боль. Тонна боли. В конце концов я поднял занавес — открыл глаза. И дедушка весь обратился в широкую улыбку и крик:

— Просыпается!

Он пропал из поля зрения, но я слышал, как его удаляющийся голос объявляет о моем воскрешении.

— Скорее! Сестра! Он проснулся!

Через несколько секунд он снова оказался передо мной — со слезами на глазах и улыбкой безграничного счастья.

— Здравствуй, шельмец. Ты как?

Голову по-прежнему барражировала боль, снова и снова. Где я? Похоже на больничную палату. Ясно. Я вспомнил, как приехал дед. Флешки в сиденье мотоцикла. Я накричал на Клару. Авария. Всё из-за него. У меня не было сил. Мне казалось, голоса у меня осталось всего на полграмма. И я их использовал, чтобы высказать единственную свою мысль:

— Уйди. Не хочу тебя видеть… Никогда больше.

Улыбка вмиг исчезла.

— Сальва…

— Уйди.

Я закрыл глаза. Говорить и держать глаза открытыми было невыносимо тяжело, и мне не хотелось прикладывать такое усилие ради деда. На выручку пришли врачи — они велели ему выйти из палаты и потом долго меня осматривали. После их ухода дед уже не вернулся. Пришли только отец с матерью. Я никогда в жизни не видел их такими встревоженными. Они как будто состарились лет на пять или десять — тут мне пришло в голову, что я, может быть, несколько лет пролежал в коме — три, там, или семь. Может быть, дед уже отсидел в тюрьме и вышел на свободу. Вот бы так и оказалось — чтобы вся эта история с дедушкой была в прошлом и ее уже все позабыли. Я был не против выпасть из жизни на несколько месяцев или даже лет, если бы это избавило меня от самого худшего.

— Мам, какой сегодня день?

— Суббота, милый…

— Нет, то есть… сколько времени прошло с аварии?

— Два дня, это было позавчера вечером… Тебя ввели в кому, а сегодня ты очнулся…

— Сальва, не разговаривай. Тебе надо отдыхать, — сказал отец, и на лице у него было самое трагичное выражение радости, какое я только видел.

Я закрыл глаза и следующие дня два или три провел между сном и явью. Я приходил в себя, видел отца, слышал голос матери и опять закрывал глаза, сдаваясь.