Миледи молчала, но на этот раз не из притворства, а от страха; она думала, что этот приказ будет сейчас же приведен в исполнение; что лорд Винтер решился ускорить отъезд ее; она думала, что осуждена выехать в тот же вечер. Ей казалось, что уже все было потеряно, как вдруг она заметила, что приказ был без подписи.
Радость, которую она почувствовала при этом открытии, была так велика, что она не могла скрыть ее.
– Да, – сказал лорд Винтер, догадавшись, что она думала: – да, вы ищете подписи и думаете, – не все еще потеряно, потому что документ этот не подписан; его показывают только для того, чтобы напугать. Вы ошибаетесь: завтра этот приказ будет послан к лорду Бокингему; послезавтра он будет возвращен с его подписью и печатью, а через двадцать четыре часа после того, ручаюсь вам, он будет приведен в исполнение. Прощайте, вот все, что я хотел сказать вам.
– А я отвечу вам, милостивый государь, что это злоупотребление власти и это изгнание под вымышленным именем – подлость!
– Разве вам приятнее быть повешенной под вашим настоящим именем, миледи? Вы знаете, что английские законы неумолимы в отношении к преступлениям против брака; объяснитесь откровенно: хотя мое имя, или лучше сказать, имя моего брата замешано в этом деле, но я готов перенести скандал публичного процесса; если бы мог быть уверенным, что избавлюсь от вас – навсегда.
Миледи не отвечала, но побледнела как мертвец.
– О! я вижу, что вы предпочитаете изгнание. Прекрасно; есть старинная поговорка, что путешествия образуют юношество. И точно, жизнь вещь хорошая. Оттого-то я забочусь, чтобы вы у меня ее не отняли. Остается устроить дело о пяти шиллингах: вы скажете, что я немножко скуп, не правда ли? это от того, что я не хочу, чтобы вы могли подкупить своих стражей. Впрочем, чтобы обольстить их, у вас останутся ваши прелести. Воспользуйтесь ими, если ваша неудача с Фельтоном не отняла у вас охоты к покушениям в этом роде.
– Фельтон ничего не рассказал, – подумала миледи: – значит, еще ни что не потеряно.
– Теперь до свидания. Завтра я приду уведомить вас об отъезде моего посланного.
Лорд Винтер встал, насмешливо поклонился миледи и вышел.
Миледи вздохнула свободнее; ей оставалось еще четыре дня; а этого ей было довольно, чтобы обольстить Фельтона.
Между тем ей пришла ужасная мысль; она думала, что лорд Винтер пошлет самого Фельтона к Бокингему для подписи приказа; таким образом, Фельтон ускользнул бы от нее, а для полного успеха ей нужно было постоянно поддерживать очарование обольщения.
Одно успокаивало ее: Фельтон ничего не сказал Винтеру.
Ей не хотелось обнаружить волнения, произведенного в ней угрозами лорда Винтера, она села за стол и принялась за ужин.
Потом, так же как накануне, она встала на колени и начала молиться вслух. Солдат остановился и слушал.
Вскоре она услышала в коридоре приближавшиеся шаги; они затихли у двери.
– Это он, – подумала она, и начала петь ту же священную песнь, которая накануне так сильно взволновала Фельтона.
Хотя ее приятный, полный и звучный голос раздавался еще мелодичнее и трогательнее, чем накануне, дверь не отворялась. Миледи украдкой посмотрела в маленькую дверную форточку, и ей показалось, что за решеткой сверкали глаза Фельтона, но на этот раз он имел столько власти над самим собою, что не вошел.
Через несколько минут по окончании пения, миледи показалось, что она слышала глубокий вздох; потом те же самые шаги, которые приблизились к дверям, удалились медленно как будто с сожалением.
VII. Четвертый день плена
На другой день, когда Фельтон вошел к миледи, она стояла на креслах, держа в руках веревку, сплетенную из нескольких батистов, разорванных на длинные полосы, связанные между собой концами; при скрипе двери, отворенной Фельтоном, миледи ловко спрыгнула с кресел и старалась спрятать за собой эту импровизированную веревку.
Фельтон был бледнее обыкновенного и по глазам его, покрасневшим от бессонницы, видно было, что он провел ночь в лихорадке. Несмотря на то, лицо его выражало самую суровую строгость.
Миледи села; он медленно подошел к ней, взял конец веревки, который будто по неосторожности или с намерением она выставила на вид, и хладнокровно спросил:
– Что это такое, миледи?
– Это? Ничего, – сказала миледи, улыбаясь с тем печальным выражением, которое она так искусно умела придавать своей улыбке. – Скука – смертельный враг заключенных, мне было скучно, и для развлечения я занялась плетением этой веревки.
Фельтон взглянул на стену, у которой застал миледи на кресле, на котором она теперь сидела, и заметил над головой ее вбитый в стену позолоченный крюк, служивший для вешания платьев или оружия.
Он вздрогнул; пленница заметила это, потому что она наблюдала за каждым его движением, хотя глаза ее были опущены в землю.
– Что вы делали, стоя на этом кресле? – спросил он.
– Что вам за дело? – отвечала миледи.
– Мне нужно знать это, – сказал Фельтон.
– Не спрашивайте меня, – сказала пленница: – вы знаете, что нам, истинным христианам, запрещено лгать.