Все пропавшие девушки

Словно эхо давних слов, тех, что я подслушала у реки. «Не наделай глупостей», – шепнул Джексону Тайлер, и тут я хрустнула сучком. Они оба обернулись и резко сменили тему. Позже Тайлер предупредил меня: «Джексон сказал копам, что после ярмарки ее не видел. Что вообще ее не видел в тот вечер».

Но это была ложь.

Я сама видела Джексона с Коринной. После ярмарки. Но что было бы, заяви я об этом? В городишке вроде нашего, где из пары фактов могут целую историю состряпать, где ей в поддержку таких историй – полная «коробка»?

Требовался козел отпущения. Персонаж, которого можно очернить и упечь в тюрьму, чтобы дальше жить спокойно. Актер на роль чудовища.

Поэтому я промолчала. Моих показаний хватило бы, чтоб запечатать «коробку». Чтобы появился полноценный обвиняемый.

Джексон был крепким орешком, не из тех, с кем проходили номера Коринны. Следствие пыталось представить Джексона этаким разобиженным мальчишкой; некоторые в эту версию даже и поверили. На самом деле ни при чем там был ребенок или ссора какая-то непонятная. Просто Джексону нравилось, когда Коринна его «доводила»: осаживала, вынуждала к разрыву.

Я точно знаю, потому что так было и со всеми нами.

Джексон любил последствия этих разрывов, всегда одинаковые. Ее телефонный звонок с мольбой вернуться. Голосовое сообщение, которое нас всех заставили прослушать: «Пожалуйста, вернись. Прошу тебя». Какой был бы всплеск эмоций, если бы Джексон сменил гнев на милость! Кто бы еще его так любил – так отчаянно, так эгоистично, так беззаветно? Никто. На такую любовь только Коринна была способна. А больше всего она любила в каждом из нас наши темные стороны и самые сокровенные тайны.

– Ник, – сказала Коринна в день маминых похорон, обнимая меня, сама вся зареванная. – Ник, я тебя люблю. Если бы я только могла, я бы тебе новую маму купила. Ты ведь в этом не сомневаешься, правда?

Я промолчала, лишь крепче к ней прижалась. Вот так она говорила о людях – словно о вещах, которые можно покупать или обменивать, или о шахматных фигурах, которые можно переставлять как вздумается.

– Хочешь, Ник, пожар посмотреть? – спросила тогда Коринна.

С наступлением ночи мы отправились к заброшенному сараю Рэндаллов. Коринна где-то раздобыла целую канистру бензина; как сейчас помню – канистра была красная. Коринна встряхнула ее и пошла вокруг сарая, тонкой струйкой выливая бензин на землю.

Коринна настояла на том, чтобы именно я зажгла спичку; держала меня за руку, пока сарай не сгорел дотла. Мы стояли рядом, слишком близко к пожарищу; так близко, что, когда очередной кусок древесины, охваченный пламенем, обрушивался на землю, нас обдавало столбом искр.

После Коринна позвонила Тайлеру, сказала, чтобы он за мной приехал; велела нам, если что, свидетельствовать: эту ночь мы провели вместе.

– Поезжайте, – распорядилась Коринна.

Лишь потом она набрала 911. Всю вину за сгоревший сарай взяла на себя.

– Я им сказала, что просто училась костер разводить. Ну учат же этому скаутов. Мало ли, куда судьба забросит. Сказала, что пламя из-под контроля вырвалось.

И улыбнулась своей неподражаемой улыбкой. Словно ничего особенного для меня не сделала. Подумаешь, полгода общественных работ; подумаешь, нахлобучка от отца. Пустяки. Ничто по сравнению с эффективной психологической поддержкой.

Могла ли я не отвечать взаимностью на любовь Коринны Прескотт? Мог ли вообще кто-нибудь? Я верила, что моя к ней любовь основана на благодарности, а не на природной тяге ко всему дурному, к ее способности не моргнув глазом сеять разрушения – в конце концов, Коринна ведь убила птицу и сожгла заброшенный сарай. Я верила, что это она сделала из любви ко мне. Так было приятнее, легче.

Сейчас, сквозь фильтр времени, все видится иначе. Достаточно подрегулировать затвор виртуального фотоаппарата, на долю секунды увеличить или уменьшить выдержку, выбрать иной угол зрения – и закрадывается мысль: а может, Коринна не только из любви ко мне взяла вину на себя? Уж не хотела ли она меня в должницы записать, чтобы после, в подходящий момент, потребовать должок – или попрактиковать эмоциональный шантаж?

Пожалуй, Коринна считала жизнь этакой игрой, в конце которой каждый остается при своем. Верила в основополагающую справедливость. Риски оправданны; к задачнику прилагаются ответы; каждому отмерено равное количество друзей и врагов. Набранные очки суммируются. Теперь я понимаю: все, что мы вытворяли, все, что говорили (а также не вытворяли и не говорили) – фиксировалось в Кориннином черепном гроссбухе. Да и в наших тоже.

* * *

По дороге к Тайлеру я набрала номер Дэниела. Он ответил сразу:

– Алло!

Фоном шло щелканье клавиш.

– Ты что, путался с Аннализой Картер?

Щелканье прекратилось.

– Господи, Ник!

– Отвечай, Дэниел! Ты совсем сдурел? У тебя совесть вообще есть? Лора на сносях, а ты…

– Ник, мне хочется верить, что ты сейчас не лекцию о супружеской верности читаешь. Расслабься: я с ней не путался. Нет и еще раз нет.