Все против всех

Но сейчас, добившись интригами и мятежом власти, став «самодержцем», царь Василий Иванович просто не знал, что ему с этой властью делать, и как править государством дальше. Веры у народа и дворянства Шуйским не было уже ни на ломаный грош, «боярскому царю» не желали подчиняться. И лишь вторжение ненавистных ляхов и холопская ненависть, что «разогревал» своими указами новый «Лжедмитрий», вынуждали бояр и дворянство пока держать сторону московского царя.

Велика была и поддержка поставленного патриархом Гермогена — лукавого грека Игнатия, что ставленником «Дмитрия Ивановича» был, изгнали, как тот в свою очередь поступил с верным Годунову патриархом Иовом. Но смута уже развратила умы простонародья — к «мужицкому» царю в Тушино сбегались многие тысячи смердов и холопов, желающих свести счеты с бывшими помещиками, и разграбить их усадьбы.

Но теперь потянулись и дворяне с боярами — а это плохо. При самозванце уже собрана Боярская Дума, сбежавший из Москвы подьячий ставится в дьяки, и ему дается в управление Приказ, которые в Тушино и создаются. И грамоты во все города пишутся, чтобы быстрее признавали царем «Димитрия Иоанновича», и страшат разными карами за непокорство…

— Жигимонт все это, нужно отписать королю, чтобы повелел полякам уйти от самозванца, — тихо произнес Дмитрий, внимательно смотря на царя. — И отдать ему Мнишека и Маринку, дщерь его. Но та должна отказаться от титула царицы московской, и своим мужем «тушинского вора» не признавать. Думаю, король даст грамоту своим ляхам, что при самозванце находятся. А мы выдадим ему тех поляков, кто у нас по городам и острогам сидит, и Маринку отдадим с отцом, раз он их требует…

Знаменитая панцирная конница поляков — «крылатые гусары». Они наводили ужас на русских ополченцев, что не раз пытались вступить с ними в бой. Доставалось крепко и поместной дворянской коннице — выдержать копейный таранный удар она просто не могла. И лишь стрельцы при поддержки пушек могли дать укорот. Но «гусары» чувствовали себя на русских землях господами и частенько жгли селения — чего им жалеть русских мужиков, это быдло и хлопов…

Глава 20

— Я тебя столько лет ждала, братик. Чуяло сердечко, что жив ты, не побили тебя, младенца, со всеми — да как на дите несмышленое рука сабельку вострую поднимет — это душу нечистому совсем отдать нужно.

Монашка отпрянула от него — они сидели на лавке, обнявшись, перекрестилась, и снова прильнула к его плечу, поглаживая ладонью шею. Тихо сказала, напевно, но в голосе прорезалась твердость.

— Совсем ты обасурманился, Ванечка — лукавого помянула, а ты не перекрестился. Чти молитвы, крест на себя возлагай, чтобы людишки, в грехах погрязшие, постоянно видели, что господина нашего небесного Иисуса Христа чтишь. Понимаю, что воин ты, а раз оружием бога защищаешь, то это вместо молитвы служба. Но прислушайся ко мне, сестрице твоей неразумной — так лучше будет для рода нашего, ведь ты Старицкий удельный князь. И не только — законный царь по праву рождения своего, прадед твой Иоанн Васильевич первым государем всей земли Русской был!

Иван похолодел — от слов сестрицы кровью несло, большой кровью. Мало того, что самозванцем поневоле стал, так теперь его на манер Лжедмитрия использовать могут — а оно надо?!

— В нынешней ситуации притязания на трон выдвигать, Машенька милая, смерти подобно — и так два царя на Руси, и еще третий появится. У меня ни кола, ни двора, казны и войска тоже нет, в кошельке два рубля, ничего не знаю, всю жизнь за морем-океаном провел. Сожрут нас с тобою моментально, сестрица, и не подавятся. Нет, в цари мне никак нельзя…

— Умница ты моя, — монашка поцеловала его в лоб, погладила по щеке, — ты правильно мыслишь — в цари никак нельзя. Но вот удельное княжество наше родовое получить можно. Его же царь Иоанн Васильевич, чтоб ему на сковороде жариться, прости господи, княжество отцовское в опричнину взял, с городами нашими Старицей, Алексином и Вереей. А батюшке нашему взамен Дмитров, Боровск, Звенигород и Стародуб отписал, со всеми деревеньками и землями. Хитер, окаянный — лишил поддержки народа, что верой и правдой роду нашему служил.

Не монашка сидела сейчас рядом с ним, нет — преобразилась «сестрица» в одночасье. Ведь королевой была Ливонской, и титула этого до сих пор не лишилась, хоть вдовствовала давно, и в монастырь была заперта. Но характер так и выпирал из нее, властный и решительный. Глаза полыхнули неукротимой яростью, как лампы загорелись.

— Опричнину свою злыдень этот отменил, а земли наши как вымороченные, в казну на себя отписал, а тем духовную грамоту деда своего государя Иоанна нарушив. Ан нет, не пресекся наш род — ты то остался, и тебе обязаны удел наш родовой возвернуть, хоть Василий царь, либо самозванец, что себя Димитрием Иоанновичем именует. Тут кто раньше поспеет права наши признать, чтобы силу нашу в союз получить!

— Так всех отцовских людей перебили вместе с батюшкой нашим, кто поддержит меня?! У меня воинов нет, кроме мальчишки! Бояр и дворян князя Владимира Андреевича перебили люто опричники, как мне сказывали…