Все рассказы об отце Брауне

Отец Браун слушал и смотрел, как усталый пассажир слушает стук колес или больной смотрит на рисунок обоев. Настроение у тех, кто лишь недавно оправился от недуга, меняется быстро и необъяснимо; впрочем, отца Брауна, видимо, и впрямь больше угнетала качка, ибо, как только устье реки сузилось, ветер утих, а волны стали слабее, он словно очнулся и с детской живостью начал примечать все вокруг. Был тот закатный час, когда вода и воздух еще светлы, а берег и деревья кажутся почти черными. Однако вечер выдался исключительно погожий: редкий момент, когда дымчатое стекло между нами и Природой словно исчезает и даже темные краски выглядят пышнее ярких в более пасмурный день: истоптанные водопои и торфянистые заводи отливают умброй, лес вдалеке не просто синеет, покачивая верхушками, но колышется лиловой массой диковинных цветов. Наверное, волшебная насыщенность тонов и рождала ощущение тайны, окончательно прогоняя апатию.

Река была все еще достаточна широка и глубока для маленькой прогулочной яхты, но чувствовалось, что берега сближаются; деревья по обе стороны клонились к воде, словно желая сомкнуться кронами, романтика долины сменялась романтикой ущелья, обещая впереди высшую романтику тоннеля.

В остальном пейзаж давал мало пищи ожившему любопытству Брауна. Людей почти не было, только по берегу брели цыгане с охапками хвороста, да раз яхта миновала одинокую темноволосую девушку в узкой спортивной лодке: зрелище в наше время не редкое, разве что для таких диких краев. Если отец Браун и обратил внимание на цыган или девушку, то за следующей излучиной позабыл о них, так как его взгляду предстало нечто в высшей степени необычное.

Здесь в реку вдавался лесистый остров, деля ее на два рукава. Яхта скользила быстро, и казалось, остров надвигается, словно корабль с очень высоким носом, точнее сказать — как пароход с очень высокой трубой. Ибо на самом мысу стояло причудливое строение, не похожее решительно ни на что. Довольно приземистое само по себе, оно по своим пропорциям не могло именоваться иначе как башней, однако было выстроено исключительно из дерева, причем самым нелепым и необычным образом. Темные от времени дубовые бревна соседствовали со свежими; пошла в ход и сосна, которую частью оставили как есть, частью замазали дегтем — черные доски, набитые вкривь и вкось, придавали стенам небрежно залатанный вид. Имелось окно или два, с цветными стеклышками в затейливом свинцовом переплете. Путешественники взирали на диковину с тем смешанным чувством, какое охватывает нас при виде предметов, смутно похожих на что-то совершенно иное.

Отец Браун, когда что-нибудь ставило его в тупик, не терялся, а искал причину своей озадаченности. Сейчас он подумал, что странность проистекает из несоответствия формы и материала: все равно что увидеть жестяной цилиндр или фрак из шотландки. Что-то подобное определенно встречалось ему и раньше. Тут в просвете между деревьями мелькнул дом, разрешивший недоумение, и патер рассмеялся. Такие здания с темными скрещенными балками на светлом деревянном фасаде еще можно найти в некоторых уголках Британии, хотя чаще мы видим подделку под них, выдаваемую за «старый Лондон» или «шекспировскую Англию». Священник успел заметить только, что дом, хоть и старомодный, выглядит уютным и ухоженным, совсем не таким, как нелепая пегая башня, небрежно сколоченная из того, что попалось под руку.

— Это еще что такое? — вопросил Фламбо, изумленно взирая на башню.

Глаза Фэншо засияли, и заговорил он с торжеством:

— А! Уверен, вы ничего подобного прежде не видели. Затем-то я и привез вас сюда, мой друг. Теперь вы сами скажете, преувеличивал ли я, говоря о корнуолльских мореходах. Поместье принадлежит старому Пендрагону, которого мы зовем адмиралом, хотя он вышел в отставку, не дослужившись до адмиральского звания. Для девонширцев дух Уолтера Рэли и Джона Хокинса не более чем память прошлого, но для Пендрагонов он — сегодняшний день. Если бы королева Елизавета восстала из гроба и прибыла сюда в золоченой барке, адмирал принял бы ее в доме, где все — от оконного переплета до тарелки на столе — было бы ей привычно. И она бы увидела, что английские капитаны говорят о неоткрытых землях так же пылко, как во времена Дрейка.

— Однако в саду она заметила бы нечто, не столь приятное ее ренессансному взгляду, — сказал отец Браун. — Елизаветинская архитектура по-своему обаятельна, но ей не свойственно порождать башни.

— И все же башня — самая романтическая и самая елизаветинская часть поместья, — ответил Фэншо. — Она воздвигнута Пендрагонами в эпоху Испанских войн, и хотя с тех пор ее пришлось чинить и даже, по другой причине, отстраивать заново, старый облик бережно сохранялся. По легенде, жена сэра Питера Пендрагона велела поставить ее именно здесь, именно такой высоты, чтобы первой увидеть корабль супруга, когда тот будет возвращаться из Карибского моря. Дело в том, что с крыши как раз открывается устье реки.

— А что за другая причина, по которой ее пришлось отстраивать заново? — поинтересовался отец Браун.