все сердца разбиваются

Он пил кофе, пытаясь удержаться в реальности, но всегда проигрывал проклятой физиологии — его тело, его транспорт был недостаточно совершенным, чтобы обойтись без сна. Тогда ему снился Джон – снова и снова. Джон лежал на нем сверху, обхватив его лицо и заставляя смотреть на себя. Джон кричал, когда изнутри начинали пробиваться крылья – они росли прямо из сердца и стремились к поверхности. Пробивали малую и большую круглую мышцы, подкостную, надкостную, дельтовидную и трапециевидную, поднимающую лопатку и подлопаточную, а затем крушили лопаточные кости, рвали кожу с сухим треском, будто Джон был обернут бумагой.

А он все кричал, кричал…

И над ними распахивались большие серые крылья. Они загораживали свет, загораживали небо, они были небом — серым лондонским небом, и в них горели созвездия. Расплавленные звезды текли и срывались с перьев, шлепались на кожу, прожигая ее… нет, это было молоко… нет, это был дождь, дождевые капли, и волосы Джона мокли, темнели, липли ко лбу смешной короткой челкой, и Шерлок протягивал руку, чтобы коснуться…

Но просыпался.

Он лежал на диване в гостиной, и сердце его колотилось от кошмара и красоты, от красоты этого кошмара, от кошмарности его красоты. Шерлок закрывал глаза, во рту было сухо, а в животе — горячо, и Шерлок сжимал свое горло, будто хотел придушить себя. Он вел пальцами вниз, осторожно, по груди и ниже, царапал себе живот, а потом, сдавшись, накрывал рукой пах.

Он гладил себя, глядя в потолок и размышляя, здесь ли сейчас Джон, видит ли это? Испытывал отвращение и стыд при этой мысли, но не мог остановиться. Не хотел останавливаться.

Никогда его тело не было так голодно. Никогда еще прежде он не хотел так отчаянно прикосновений — своих, чужих. Как всякий человек, которому отказано в доступном, он убедил себя, что не нуждается в этом. Решил, что асексуален — так было проще сохранить достоинство и рассудок. Шерлок знал, что его внешность многие сочтут привлекательной. Но понимал также, что любой, кто знает его дольше пяти минут, мечтает ударить его чем-то тяжелым.

Какая ирония! С легкостью исправляя неполадки в организмах других людей, он оказался бессилен перед собственной поломкой. Сам у себя диагностировал порок сердца, но не в обычном понимании этого слова: его сердце было порочно, испорчено. Желало неправильного, а значит, ошибалось — и его глупость была позором, тайной, которую Шерлок хранил всю свою жизнь.

Теперь это считается нормальным? Как же!

Шерлок мог контролировать себя, он превосходно справлялся. Легко быть незаинтересованным, когда тебя окружают тупицы и обыватели. Скучные, глупые люди. Но вот пришел Джон и погубил его.

Джон оставил свой шарф, и Шерлок начал носить его. Дожди закончились, с каждым днем становилось все холодней, и спасения не было — ни тяжелое пальто, ни горячий кофе, ни обогреватель, который притащила с первого этажа миссис Хадсон, не помогали. Шерлок сидел в кресле, замотавшись в шарф, изо рта у него вырывались облака белого пара.

Миссис Хадсон заглядывала к нему по разным надуманным поводам, гремела грязной посудой на кухне («Я вам не домработница!»), пыталась завязать разговор, перебирая сплетни, косилась с жалостью и уговаривала поесть хоть что-нибудь.

— Вы его видели? — решился однажды спросить Шерлок. Миссис Хадсон взвизгнула и уронила что-то на кухне. Возможно, его вопрос прозвучал излишне резко и неожиданно после трех суток молчания, но он не придумал способ предупредить: «сейчас я заговорю», так что просто спросил.

Миссис Хадсон торопливо вышла в гостиную, вытирая руки полотенцем.

— Кого, милый?

— Моего соседа.

Шерлок угрюмо глядел перед собой, не собираясь поворачиваться к домовладелице. Но боковым зрением заметил, что она наморщила лоб, нервно комкая в руках полотенце.

— Так он все же сюда переедет? Мне приготовить вторую спальню?

Шерлок молчал так долго, что она собралась уже было уходить, но вежливость (а может, жалость) вынуждала ее остаться.

— Не нужно, — наконец, сказал Шерлок и закрыл глаза.

*

Он сдался спустя неделю; Майкрофт пришел лично, и выглядел ужасно, практически не стоял на ногах — здесь пригодился зонт-трость, который был словно шест канатоходца и помогал сохранить равновесие. Рухнув в кресло, Майкрофт брезгливо оглядел захламленную квартиру и сообщил, что его карьера под угрозой. Шерлок ответил, что из алкоголиков вообще плохие карьеристы, и Майкрофт засмеялся, закрыв лицо ладонями.

— Проблема, Шерлок. Проблема не решена, а я гарантировал, что ты справишься. Мероприятие запланировано на полдень завтрашнего дня, так что у тебя меньше суток, чтобы разрушить мои надежды.

Такой вызов Шерлок не смог не принять. Он вытряхнул себя из халата, схватил папку со стола и в следующие десять часов побывал в вертолете, Букингемском дворце и Бартсе, потому что поставил условие — он будет работать в своей привычной лаборатории. Он оскорбил личного королевского доктора, пациентку и Майкрофта, провел несколько рискованных тестов и дважды использовал дефибриллятор.