Все сказки Ганса Христиана Андерсена [Литрес]

Потом я подошла поближе к упомянутому высокому дереву. Это был старый, могучий развесистый дуб. Я знала, что в ветвях каждого дерева живет одно существо, женщина, «дриада», как ее зовут. Она рождается и умирает вместе с деревом. Я слышала об этом еще в библиотеке. И вот передо мною стояло дерево, а в ветвях его сидела дриада. Она вскрикнула от испуга, увидав меня так близко, — она, как и все женщины, очень боялась мышей, да у нее и были на то причины: я могла ведь перегрызть ствол дуба, так что жизнь ее, так сказать, висела на волоске! Но я заговорила с ней ласково, приветливо, и она ободрилась, даже взяла меня на руки, а узнав, почему я отправилась странствовать по белу свету, обещала доставить мне случай — может быть, даже в этот самый вечер — обрести одно из двух искомых сокровищ: фантазию. Она рассказала мне, что гений Фантазии — ее добрый друг, что он прекрасен, как сам бог любви, и часто отдыхает в тени ее дерева, убаюкиваемый шелестом листьев, — они шумят в эти минуты сильнее обыкновенного. Он зовет ее своею дриадой, рассказывала она, а дерево — своим любимым деревом. Сучковатый, могучий красавец дуб пришелся ему по душе; корни дуба так глубоко и крепко сидят в земле, а ствол и вершина возносятся высоко-высоко к небу и знакомы и с снежной вьюгой, и с резкими ветрами, и с ясным солнечным светом. Потом дриада прибавила: «Птицы гнездятся в ветвях моего дерева и поют нам о чужих странах, а на единственной засохшей ветви свил себе гнездо аист, — это и красит дерево, и дает случай узнать кое-что о стране пирамид! Все это как нельзя больше по душе гению Фантазии, но ему и этого всего мало, и он заставляет меня рассказывать ему о жизни в лесу с того времени, как я была еще крошкой, а дуб таким маленьким ростком, что его могла заглушить крапива. Я должна рассказывать ему всю нашу жизнь вплоть до настоящего времени, когда мы с дубом достигли полного расцвета и красоты. Присядь же тут под диким ясминником и карауль: как только гений Фантазии придет, я улучу минутку, вытащу у него из крыла одно перышко и дам тебе. А уж больше этого не получить ни одному поэту! Так хватит и с тебя!»

И гений Фантазии явился, перышко было вытащено, и я схватила его! — продолжала мышка. — Я подержала его в воде, пока оно не размякло, и все-таки трудновато было с ним сладить! Ну, да я сладила, все изгрызла! Да, нелегко догрызться до звания поэта! Переварить-то сколько приходится! Теперь во мне были и ум и фантазия, и они-то мне и подсказали, что третью вещь я найду в библиотеке. Один великий человек сказал и даже написал, что есть такие романы, которые только для того и существуют, чтобы освобождать людей от лишних слез, иными словами, являются чем-то вроде губок для вбирания в себя чувств. Я даже помнила пару таких книг; они всегда особенно возбуждали мой аппетит — такие они были истрепанные, засаленные; должно быть, они восприняли в себя целое море чувств!

Я вернулась домой, в библиотеку, и живо проглотила почти целый роман, то есть более существенную часть, мякоть, а корки, переплет оставила. Когда я переварила этот роман и еще один, я уже почувствовала, как что-то во мне всколыхнулось, когда же поела еще немножко из третьего — стала поэтом. Я сказала это самой себе и повторила другим. У меня болела и голова, и все внутренности и не знаю уж, что только во мне не болело! Тут я стала придумывать, какие истории можно было бы привести в связь с колбасного палочкой, и в мыслях у меня так и заскакали разные палочки, — муравьиная царица, как видно, была необыкновенно умна! Я вспомнила и о человеке, которому стоило взять в рот белую палочку, чтобы сделаться невидимкой, и многие другие истории, пословицы и поговорки, в которых упоминается о палочках. Все мои мысли повисли на этих палочках! И о каждой можно сочинить стихи, если ты поэт, а я — поэт, я добилась этого звания собственными зубами! Так вот, я ежедневно могу потчевать вас историями про палочки. Вот каков мой суп!

— Посмотрим, что скажет нам третья! — проговорил мышиный царь.

— Пи-пи! — послышался вдруг писк за дверью, и в кухню стрелой влетела четвертая мышка, которая считалась погибшею. Она опрокинула палочку с флёром и объявила, что бежала день и ночь, ехала по железной дороге на товарном поезде — случай такой выдался — и все-таки чуть-чуть не опоздала. Она протолкалась вперед; вид у нее был довольно растрепанный; палочку свою она потеряла, но язык — нет и в ту же минуту принялась им работать, словно ее только и ждали, ее и готовились слушать, а до всего остального никому в свете не было и дела. Она спешила высказаться. Явилась она так неожиданно, что никто не успел и рта разинуть, и с мыслями собраться, а она уж говорила.

Послушаем!

4. Что сумела рассказать четвертая мышка, говорившая раньше третьей