Все сказки Гауфа

– Очень приятно и прохладно. Зачем же сердце должно быть горячим? Зимой такая теплота не принесёт пользы, скорее поможет славная вишнёвка, чем горячее сердце. Когда везде душно и жарко, ты и представить не можешь, как прохладно с таким сердцем. Как уже сказано, с ним не почувствуешь ни тревоги, ни страха, ни этого глупого сострадания, и никакой другой печали.

– И это всё, что вы можете мне дать? – сказал недовольным тоном Петер. – Я надеялся на деньги, а вы даёте мне камень!

– Ну, я думаю, ста тысяч гульденов на первый раз тебе будет довольно. Если ты ловко пустишь их в оборот, то скоро можешь сделаться миллионером.

– Сто тысяч! – радостно воскликнул Петер. – Ну, не стучи же так бешено в моей груди, скоро мы разделаемся друг с другом. Хорошо, Михель! Давайте мне камень и деньги, а эту беспокойную вещь вы можете вынуть из футляра.

– Я так и думал, что ты парень рассудительный, – отвечал с приветливой улыбкой Голландец. – Пойдём-ка, выпьем ещё по одной, а потом я отсчитаю тебе деньги.

Они снова засели в первой комнате за вино и пили, до тех пор пока Петера не охватил глубокий сон.

Угольщик проснулся при весёлых звуках почтового рожка и увидел, что сидит в прекрасной карете и едет по какой-то широкой дороге. Выглянув из кареты, он увидал Шварцвальд, лежавший сзади, в голубой дали. Сначала он не хотел верить, что это он сам сидит в карете, так как даже одежда была на нем совсем не та, какую он носил вчера. Но потом он всё так ясно припомнил, что бросил наконец думать об всем этом и воскликнул:

– Да разумеется, это я, угольщик Петер, и никто больше!

Он удивлялся сам на себя, что совсем не может чувствовать горесть, хотя теперь впервые уезжал со своей тихой родины и из лесов, где прожил столько времени. Даже думая о своей матери, оставшейся теперь без всякой помощи и в нищете, он не мог выжать из глаз ни одной слезы или хотя бы вздохнуть. Всё это для него было так безразлично. «Да, правда, – сказал он через некоторое время, – слезы и вздохи, тоска по родине и грусть исходят из сердца, а моё сердце – спасибо Голландцу Михелю – холодно и из камня».

Он приложил руку к груди, но там было совершенно спокойно и ничего не шевелилось.

«Если он и относительно ста тысяч сдержал своё слово так же хорошо, как относительно сердца, то мне остаётся только радоваться», – сказал он и стал осматривать карету. Он нашёл всякого рода платье, какое только можно было пожелать, но денег не было. Наконец, сунув руку куда-то в карман, он нашёл много тысяч талеров золотом и в расписках на торговые дома во всех больших городах. «Теперь у меня есть всё, что я хотел», – подумал он и, усевшись в углу кареты поудобнее, продолжал свой путь.

Два года разъезжал он по свету, глядя из своей кареты по сторонам на постройки. Остановившись где-нибудь, он смотрел только на вывеску гостиницы, а затем отправлялся по городу и осматривал выдающиеся достопримечательности. Но ничто не радовало его: ни картины, ни дома, ни музыка, ни танцы. Его сердце из камня не принимало в этом никакого участия. Глаза и уши у него были закрыты для всего прекрасного. Ему ничего больше не оставалось, кроме любви к еде, напиткам и сну. Он так и жил, без цели разъезжая по свету, принимаясь за еду, чтобы провести время, и засыпая от скуки. Впрочем, время от времени он вспоминал, что был веселее и счастливее, когда был ещё беден и должен был работать, чтобы поддерживать своё существование. Тогда каждый красивый вид на долину, музыка или пение забавляли его. Тогда он по целым часам с радостью думал о простом обеде, который должна была принести к его костру мать. Когда он так размышлял о прошедшем, ему казалось совершенно непонятным, что теперь он совсем не может смеяться, тогда как раньше смеялся при самой пустяшной шутке. Когда смеялись другие, он только из вежливости искривлял рот, но его сердце не смеялось. Затем, он чувствовал, что хотя он и спокоен, однако удовлетворённым считать себя не может. Это была не тоска по родине или грусть, но пустота, скука, безотрадное существование. Всё это наконец заставило его вернуться на родину.

Когда на пути от Страсбурга он увидел тёмный лес своей родины, когда в первый раз снова увидел сильные фигуры и приветливые, доверчивые лица шварцвальдцев, когда ухо уловило родные звуки, резкие и низкие, но в то же время приятные, он быстро ощупал своё сердце, потому что кровь стала обращаться сильнее, и подумал, что сейчас обрадуется и заплачет, но – как только мог он быть таким глупцом! Ведь его сердце было из камня, а камни мертвы. Они не плачут и не смеются.

Прежде всего он пошёл к Голландцу Михелю, который принял его с прежней приветливостью.