Все сказки старого Вильнюса. Начало

Нёхиси немедленно делает такое специальное скептически-страдальческое лицо, предназначенное как бы для того, чтобы меня укорить, а на самом деле, чтобы рассмешить, но мне в кои-то веки совсем не до смеха.

– Конкиста, – говорю я. – Экспансия. Завоевания. Новые берега!

Нёхиси больше не корчит рожи. Теперь он глядит на меня с совершенно искренним недоумением. И даже, я бы сказал, с легкой тревогой: «Эй, ты чего?»

– Правый берег, – говорю я. И повторяю: – Правый берег!

Если будет надо, я еще десять раз повторю.

Но двух оказалось вполне достаточно. Теперь Нёхиси внимательно смотрит на неторопливо идущую по улице красивую женщину в серой шапке и черном пуховике, со стареньким вышитым рюкзаком за плечами. И наконец спрашивает:

– С чего ты решил, будто она?..

– Она ничего не хочет. И одновременно ждет сразу всего, просто так, бескорыстно. Ей любопытно, что будет, но по большому счету, все равно. Жизнь ее кончена, а новая еще не началась, в этом все дело. Ну и потом, она только что приехала, это тоже довольно важно. Завтра или даже после обеда этот номер у нас бы уже не прошел.

– А сейчас, думаешь, пройдет?

– Понятия не имею, – говорю я. И честно добавляю: – Вообще-то вряд ли. Но если не попробуем, будем совсем дураки.

* * *

За тридцать два года Лена много где побывала, но впервые путешествовала в одиночку. Так уж сложилось. В детстве, как все, ездила с родителями, а почти сразу после школы встретилась с Митей, и с тех пор они всегда путешествовали вместе. А последние несколько лет никуда не ездили, потому что Митя болел. А потом Лена осталась одна. В таких случаях говорят: «наедине со своим горем», но это было неправдой. С горем они долго жили втроем: горе, она и Митя, маленькая, дружная, сплоченная семья. И ушли они вместе, Митя и горе, так что Лена осталась просто совсем одна.

Это оказалось не столько плохо, сколько странно. Совсем не так больно, как она ожидала, просто некуда себя деть. И непонятно, зачем просыпаться, завтракать, одеваться, и все остальное тоже непонятно, зачем. Наверное, было бы в каком-то смысле проще, если бы ей пришлось срочно заниматься делами, зарабатывать деньги, искать жилье, раздавать долги. Но не пришлось. У Мити были богатые родители; не то чтобы Лена намеревалась сидеть на шее у свекров, просто и врачам, и за похороны платили они, поэтому их с Митей общие сбережения остались нетронутыми. Не очень много, но на пару лет скромной жизни хватит; по крайней мере, ясно, что не обязательно искать работу прямо сейчас. Это как раз было плохо. Необходимость бороться за существование вполне могла бы ее взбодрить. На самом деле Лена вовсе не была в этом уверена, но у большинства людей, с которыми вынужденно перезнакомилась в больницах, ее товарищей по несчастью, обычно получалось именно так.

Первые три месяца Лена безвылазно просидела дома, просто не хотела никуда выходить. Еду заказывала в интернете; добрую половину потом выбрасывала: на картинках продукты были соблазнительно красивые, но стоило им оказаться в холодильнике, аппетит сразу пропадал. Мусор она выносила по ночам, когда можно было выйти во двор в домашних трикотажных штанах и растянутом Митином свитере. Со свитером Лена не расставалась, спала тоже в нем; пару раз снимала, чтобы постирать, и чувствовала себя при этом так обжигающе одиноко, что едва дождавшись окончания стирки, кое-как сушила свитер феном, натягивала еще сырой и сразу успокаивалась: мы снова вместе, все хорошо.