Неизвестно, сколько еще так просидела бы, но однажды, включив свет в коридоре, заметила, каким грязным стало зеркало, начала его протирать, увидела свое отражение, столкнулась с ним нос к носу, лицом к лицу и ужаснулась – не потому, что хотела остаться красивой, теперь-то зачем, а смешно сказать, из-за Митиного свитера. Подумала: вряд ли ему приятно сутками напролет обнимать эту бледную, тощую и одновременно опухшую тетку с обвисшими щеками, безвольным ртом и мертвыми рыбьими глазами. Бедный старенький свитер, у него-то выбора нет, даже истлеть раньше времени не получается, иногда плохо быть хорошего качества, слишком долго приходится терпеть.
Первым делом она тогда отрезала свалявшуюся в мочалку косу. Вернее, кое-как отпилила ее тупыми ножницами, не расплетая; вышло просто ужасно, но Лену это почему-то взбодрило, как будто вся пригвоздившая ее к месту свинцовая тяжесть гнездилась в дурацкой косе. Назавтра, когда в ближайшей парикмахерской толстая женщина с бесстрастным индейским лицом отрезала все остальное, оставив короткий сантиметровый ежик внезапно потемневших волос, Лена, опьяненная внезапно охватившей ее голову легкостью, решила, если уж вышла из дома, дойти до какой-нибудь кофейни. Городские кофейни всегда казались ей чем-то вроде храмов или заправочных станций, куда ходят не столько за кофе и кексами, сколько за силой и смыслом жить, хотя скажи это вслух, засмеют, конечно. Ну так и не надо вслух.
Кофейня была незнакомая, то ли недавно открылась, то ли просто никогда раньше сюда не сворачивала. С отвычки Лена чувствовала себя провинциалкой, желающей приобщиться к столичной красивой жизни и при этом не опростоволоситься, не показаться смешной и нелепой, украдкой оглядывалась по сторонам, пытаясь сообразить, как тут принято: ждать официанта, сидя за столом, или встать в очередь у прилавка? Так, все-таки в очередь. Ясно, будем стоять.
Там же, на неудобном табурете, за дальним, самым маленьким и, как выяснилось, шатким столом, окрыленная успешной покупкой кофе и давно забытым вкусом взбитой молочной пенки, Лена составила план возвращения к жизни, короткий, всего из трех пунктов, которые старательно записала на салфетке одолженным у бариста тупым зеленым карандашом:
1. Каждый день выходить из дома.
2. Часто куда-нибудь ездить, пока не закончатся деньги.
3. Придумать, что делать потом.
Третий пункт казался ей наименее реалистичным: что тут придумаешь? Но начать-то можно с самого простого, с ежедневных прогулок, а там – как пойдет.
Как ни странно, придуманного в кофейне плана из трех пунктов вполне хватило, чтобы начать жить; не то чтобы счастливо, но на это Лена и не рассчитывала. Думала: «Счастье у меня уже было. Не очень долго, зато такое, как надо. А теперь пусть будет просто какая-нибудь жизнь».
Никуда себя не торопила, но пару недель погуляв по городу, без цели, без радости, но и без особой тоски, поняла, что уже готова планировать первое путешествие. Зачем срываться с места и куда-то ехать, Лена сама не знала; вернее, знать-то знала, но не могла объяснить даже себе. Просто надо, – думала она. – Просто мне надо, чтобы вокруг все было чужое и незнакомое, и я сама посреди всего этого тоже чужая и незнакомая. Так надо, и все.
Решила, что для начала можно поехать куда-нибудь недалеко, ненадолго и хорошо бы недорого: когда не зарабатываешь, а только тратишь, экономия не повредит. Но все-таки не в соседний город, а в другую страну, чтобы все вокруг, начиная с разговоров на улицах, казалось непонятным. И при этом в такое место, где раньше никогда не была. Выбирать оказалось практически не из чего: Польшу они с Митей в свое время объездили на машине вдоль и поперек, по Риге несколько раз гуляли во время пересадок с самолета на самолет; оставалась только Литва, все остальное дальше и гораздо дороже. А до Вильнюса ездит ночной автобус. И квартиру в низкий сезон можно найти чуть ли не по цене хостела. Чего думать, – сказала она себе, – давай.