Все схвачено

– Полковник, дорогой, я все сделаю, я не только свою жопу, но и все пасти порву, если станут мне мешать. Но скажите мне, ради Бога, на кой хрен вам… да и нам тоже эта гребаная связь времен? Ну, вам – еще худо-бедно понятно: интересно, что произойдет, от чего оберечься. Типа того. А нам-то это на кой? Мы все про вас и так знаем. Жили мы, понимаете ли, в ваше время. Я вот жил. Диггер жил. Бур тоже, хотя он еще маленьким был… О вашем времени историки мильон диссертаций защитили! Книги издали! А вы через тоннель с каким-то проходимцем связываетесь: Шутник заболел, Гастролер обосрался, Бегун избегался!.. Зачем, зачем, зачем?

Полковник обладал фантастическим терпением.

Выслушал легкую истерику, глазом не моргнул, спокойно и негромко ответил:

– Мое дело – осуществлять связь вашего периода и нашего. Зачем это нужно – вопрос не моей компетенции. И, полагаю, не вашей. Пока. Хотя, не исключаю, что впоследствии вы будете посвящены в суть дела значительно глубже, чем я. Но это – компетенция других людей, – и указал пальцем на потолок.

Очкарик, помнилось Легату, сидел как раз выше потолка. Не конкретно полковничьего, а вообще – в более широком смысле термина. И другие люди, равные Очкарику по рангу, тоже имели совсем другие потолки. Но кто-то, кто начал эту «межвременную» игру, был пока не известен. Ни Полковнику, ни тем более Легату. Может, это Очкарик и был. А может, Очкарик тоже – исполнитель, а над ним… Но, блин, к слову, напрягся Легат: а кто у нас-то, у нас в эту странную игру играет? Кому у нас понадобилось это время, эти люди, многие из которых давно похоронены на разного ранга кладбищах, а те, кто еще жив, давно выжил из ума, пардон за хамский каламбур?

Кто, кто… Контора, кто…

Но, притормозил Легат, с другой стороны, ты – жив и из ума не выжил. И какая-то шишка во власти по имени Бегун – тоже жив, а раз во власти – так и ум при нем. И Гастролер небось гастролирует, а в перерывах донесения Гумбольдту строчит. И Шутник шутит. Да и сам Гумбольдт тоже – фигура любопытная! То ли умер, то ли нет… Как там старое присловье гласит: умер, шмумер – лишь бы был здоров.

Ладно, братцы-по-разуму, поищу я вам этого Гумбольдта. Расстараюсь. Выхода у меня нет, одни входы. Не Вильгельма Гумбольдта, философа и дипломата. И не брата его – Александра, естествоиспытателя и путешественника. Они оба мирно померли в девятнадцатом веке. А их однофамилец бегает между двадцатым и двадцать первым и на бегу заскочил в не очень спокойную, но прогнозируемую жизнь Легата. И сделал ее, похоже, безразмерной и непрогнозируемой.

– Яйца вырву! – в сердцах сообщил Легат, не поставив полковника в известность о своей цели.

Но Полковник понял. И мягко посоветовал:

– Не надо спешить с решениями. Непродуктивно. – И добавил к месту: – А между тем вам – пора.

– Ключик от ворот верните, – напомнил Легат.

– Разумеется, – сказал Полковник, открыл сейф, достал ключ, сказал: – С Богом!

А ведь атеизм в это время царил…

План возвращения Легату передал капитан, провожавший его до пристани Харона. План был хорош. Бур с картографами постарались: только полный идиот заблудился бы под Столицей, имея в руках такой подробный план – со всеми коридорами, поворотами, подъемами, с указанием расстояний в метрах и углов в градусах.

На причале копошились какие-то люди, в тоннеле покачивались на катерке тоже какие-то люди, осветительных приборов понавесили, понаставили, все горит и сияет. Не систему оповещения монтируют, а прям кино снимают. Красиво, однако.

– С Богом, – не в масть времени напутствовал его капитан.

А Харон завел моторчик, качнул лодку, повел ее к каналу.

– Чего так мало погостили? – спросил.

Легат хотел было честно ответить, что скоро вернется, но вспомнил о конспирации.

– Дела, – сказал он.

И не соврал.

9

Он без ошибок и довольно быстро проделал обратный путь – план был и впрямь точен и прост даже для Легата, не привычного к подземельям, – и выбрался из знакомого люка. В Столице был вечер. Можно было сразу позвонить Командиру, но Легат не стал. Командир по телефону – быстр и краток. Командир при встрече один на один – тоже немногословен и нетерпелив к чужому многословию. Но! Во-первых, Легат давно научился быть лаконичным и точным. Во-вторых, в личной беседе Командир дает собеседнику возможность быть достаточно подробным (ему, Командиру, достаточно) и сам бежит обычной телефонной скороговорки, позволяет себе легкую вольность в терминах и даже велеречивость. Если у него вдруг случилось лишнее время для собеседника. А вообще-то он, когда ему надо, – отличный переговорщик, и на слова не скупится. Поскольку поход Легата был прямо благословлен Командиром, то – стоит полагать! – результаты этого похода тому небезынтересны.

Правда, есть на этот – как и на любой другой! – случай добрая поговорка: блажен кто верует – тепло ему на свете. Покойный отец Легата именно так частенько остужал излишне темпераментного сына.

Ну, да что там гадать: будет день – будет и пища. Тоже отцовская поговорка.