Все сложно

Да. Наверное. Господи!

— А он знает?

— Нет. И не говори ему, пожалуйста. Это совершенно лишне.

— А мне кажется, напротив. Он же ищет причину в себе! В себе, понимаешь? Ему бы наверняка было легче принять эту ситуацию, знай он о том, что движет его отцом. А так Олег во всём винит себя… Нервничает. Сомневается. Культивирует комплексы.

— Может быть, потом. Пока я не готова. Не проси меня, Саша… Это очень сложно. Ты же взрослая, умная женщина. Вот и помоги ему разобраться.

— Это называется переложить с больной головы на здоровую, Марин. Не очень честно. И, кстати, ты могла бы сделать тест ДНК.

— Сергей не согласится, опасаясь огласки. Ну, вот и моя машина… Я не буду подниматься. С Олегом я уже попрощалась.

— Тогда всего доброго.

— Как думаешь, мне заехать к Котьке?

— Спроси только у медперсонала, хороший ли у неё день, а то можно на такое нарваться, что… — не договариваю и устало веду плечами. В тот же миг звонит телефон. — Ох, это Борис. Извини, мне надо ответить… — Прикладываю трубку к уху и шагаю к подъезду: — Да, Борь. Как Мир? Он уже устроился?

— Да, всё супер. Познакомился с парнями. Там наш один, немец и чех. Вроде ничего ребята. Мира приняли вполне дружелюбно. На, вот, он сам расскажет…

Зажмуриваюсь, впитывая в себя возбуждённый и полный энтузиазма голос сына. Все сомнения развеиваются, будто их и не было — я поступила правильно, когда отпустила его на учёбу. Это мне одиноко. А ему — хорошо. И интересно, и ново…

— А девочки у вас есть?

— Мам! Это школа для мальчиков.

— Да уж. Скучно тебе будет, — улыбаюсь я.

— Да нет. Норм. Подумаешь, «девчонки»…

Улыбаюсь. Всё-таки Мирон — ещё совсем ребенок. Его вон даже на нормальный разговор не хватает. Торопливо мне обо всем доложил и сбежал, отдав отцу трубку.

— Телефоны им выдают трижды в неделю. Так что на связи он будет не каждый день.

— Ты уверен, что это нормально? А вдруг что-то случится?

— Не паникуй. Если что-то случится, нам сами позвонят. Да и что случится? Это закрытая территория.

— Ладно, — соглашаюсь я, нажимая на кнопку лифта.

— Как Котька?

— Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Поеду к ней где-то через пару часов.

— Ясно. Тебе что-нибудь привезти?

— В каком смысле?

— В смысле из Лондона!

— Ах, это… Нет. Спасибо, Боря.

— Я соскучился. Всего сутки тебя не видел, а…

— Ой, у меня лифт приехал. Сейчас, наверное, связь отвалится. Пока!

Не сказать, что я не думаю о Победном. Или что мне не льстит его настойчивость. Я даже почти уверена, что вместе пережить это всё нам с ним было бы гораздо легче. На фоне творящегося в жизни Армагеддона даже его предательство уже не кажется страшным. Есть в этой жизни гораздо более ужасные вещи. Но… Но. Есть Олег. Есть моя вина перед Котькой. Есть неизвестность по поводу того, что нас всех ждёт. И тут каждый шаг в сторону неизвестно чем обернётся.

— Ну слава богу! Где ты ходишь?! — Олег обнимает меня с порога, прижимает к себе. Это одновременно хорошо и… лишне. Я веду плечом, сбрасывая его руки.

— Давай, пожалуйста, без этого? — прошу, отводя взгляд.

— Что она тебе сказала?

— Кто?

Я и впрямь не понимаю, о ком он.

— Мать! Стыдила?

— Думаешь, что кто-то может застыдить меня больше, чем я сама? Перестань.

— Я думал, что вчера между нами всё изменилось.

— Ничего не изменилось. Кроме того, что вчера мы очень остро нуждались друг в друге.

— Да… Конечно. Ты права. Просто это как-то странно — трахаться ночью, а наутро делать вид, будто ничего не произошло.

— И не обсуждать этого. Я прошу… так будет проще. Мы не должны в этомувязать. Да, это правильное слово. Так что… Я заскочу к Котьке, а потом на работу. Сможешь меня сменить после двенадцати?

— Да, конечно.

Так проходит еще два месяца моей жизни. Моей тридцать девятой осени. Больница, работа, секс — когда совсем невмоготу становится. Ему… А я не отказываю. Прогибаюсь, раздвигаю ноги, если он посреди ночи приходит. Укачиваю его и лаской унимаю боль. И чем хуже становится Котьке, тем чаще его срывы. Тем меньше я вовлекаюсь в происходящее, вновь и вновь возвращаясь к своей марионеточной роли. Нет сил. И надежд нет, что я когда-нибудь себя прощу. Это замкнутый круг. Я наказываю себя за то, что делаю, тем, что делаю. Я одну боль подменяю другой.

— Мамочка…

— М-м-м? — У Котьки была плохая ночь, я осталась ночевать с ней. Тру лицо, спускаю ноги с дивана на пол и семеню к её койке.

— Я так устала…

— Я знаю, милая. Я знаю.

— Можно я… Можно я уже не буду бороться? Пожалуйста.

У неё случаются просветления. Сейчас я наблюдаю именно его. И то, что Котька в трезвом уме говорит о таком, ржавым лезвием проходится по моим венам.

— Без борьбы мы не победим. У тебя через неделю назначена операция, помнишь? Тебе нужно быть смелой.

— А можно я просто побуду честной?

— Конечно.

— Так вот по правде — я уже ничего не хочу.

— Нет, — я яростно трясу головой, — ты просто устала. Это понятно. И это пройдёт. Ты мне веришь?