Все сложно

А в остальном у неё те же проблемы, что и у любого другого человека, готовящегося к переезду. Найти приличное жильё в Нью-Йорке довольно сложно. Особенно по разумной цене и как можно ближе к месту работы. На это уходит несколько дней. Параллельно Котька с Олегом пакуют вещи. Я наблюдаю за их сборами со стороны и не могу поверить, что это происходит на самом деле. Нет, конечно, я рада, что у них начинается новая, наверняка более счастливая жизнь, но… Я не совсем понимаю, что мне делать со своей, старой. И жизнь ли это вообще? Моё существование полно какой-то вселенской боли. И абсолютно неискупимой вины. Такой, что даже просто дышать не даёт, теснясь в груди и перехватывая горло.

Суета вокруг идет вразрез с моим внутренним онемением. Мне кажется, я вообще ни за чем не успеваю. Только растерянно отсчитываю день за днём, что у нас остались. Иногда, когда становится совсем невмоготу, звоню Давиду Ефимовичу. Почему-то этот ещё совсем недавно чужой человек — единственный, с кем я могу говорить без усилий. Ему даже удаётся убедить меня посмотреть в сторону антидепрессантов. Проблема в том, что я забываю их пить. Я вообще всё забываю…

Заряд индикатора на нуле. Мне ещё удаёется проводить Котьку с Олегом в аэропорт, обняться крепко на прощание и даже выпить с ними кофе. Но когда их фигуры исчезают из поля зрения, из меня будто кто-то рывком выдергивает позвоночник.

— Саша!

— М-м-м?

— С тобой всё хорошо?

— Да, конечно.

Мне бы просто дойти… всё равно — куда. Желательно до горизонтальной поверхности, на которую можно лечь, потому что ноги совсем не держат. Как-то доползаю до Борькиной машины. Сажусь-ложусь — он откидывает мне спинку. И я еду лёжа, будто раненая, вжавшись носом в кожаную обивку его «Майбаха».

— Саша, вставай. Это ненормально!

И я вроде слышу, да… Но его слова не задерживаясь проходят сквозь меня.

А дальше… Дальше дни сливаются. Работы перед Новым годом столько, что хоть вешайся. Но даже ей я не могу заняться. Всё, на что меня хватает, — передать право подписи своему заму. И то только для того, чтобы он, наконец, от меня отвязался. Чтобы все они от меня отвязались. Я ничего не хочу… Это не депрессия. Не апатия. Это что-то страшное, мутное, чёрное и зловонное, что поднимается откуда-то снизу и утаскивает меня за собой. В какой-то момент весь мой день сводится к простым ритуалам — я лежу, отвернувшись к стене, и встаю лишь затем, чтобы сходить в туалет. Хотя и эти подъёмы со временем становятся всё реже. Есть я толком не ем. Да и пить не особенно хочется. Краем сознания я, конечно, понимаю, к чему это всё ведёт. Понимаю, почему ругается Победный, который какого-то чёрта не отходит от меня ни на шаг, Ленка Свиблова, наши друзья, родные… О, те проведывают меня с завидной регулярностью, несмотря на то, что я не могу себя заставить даже просто с ними заговорить.

— Ты как хочешь, Саша, но я вызываю врача. Не могу смотреть, как ты умираешь.

— Не надо врача, — шепчу я, понимая, что Борис настроен весьма решительно.

— А что надо?

И правд — что?

— Мандарин.

— Мандарин?

— Да, мандарин.

— Ладно, — Победный трёт заросшую щёку. Глаза у него красные от недосыпа, словно у мыши. — Я сейчас куплю. В овощном ларьке, да? Там вкуснее…

Он суетливо собирается, рассовывает по карманам телефон и ключи. Кажется, это никогда не кончится, но очень скоро я остаюсь одна, как и хотела. Мне сложно даже просто подняться. Соскребаю себя с постели, сажусь, даю себе время отдышаться, спускаю ноги с кровати. И отвлекаюсь на запиликавший телефон. Сообщение от Гройсмана очень некстати наталкивает на мысли о том, что он, наверное, будет винить себя за то, что не смог помочь мне. Я этого не хочу. Поэтому набираю: «Спасибо за всё. Вы сделали для меня больше, чем я могла надеяться».

Нажимаю на кнопку «отправить» и шагаю по стеночке дальше, едва переставляя будто утопающие в зыбучих песках ноги. А дальше — всё просто. Я столько раз прокручивала это в голове. Забраться на стол, отодвинуть шторку и провернуть ручку на оконной раме. Восемнадцатый этаж. Люди внизу — букашки. Я выпрямляюсь на подоконнике, гляжу вниз. Порыв сквозняка едва не сбивает с ног, надувает парусом штору. Я поджимаю озябшие пальцы, делаю шаг вперед, а всё равно назад падаю. Потому что меня прочно держат чужие родные руки.

— Дура! Ну, что же ты за дура такая?

Глава 26

Время течёт будто сквозь меня. Я даже толком не могу понять, где я. Действительность возвращается постепенно, словно меня щадя. Неожиданной посреди зимы птичьей трелью. Звоном посуды, доносящимся как будто откуда-то снизу. Знакомыми и любимыми с детства ароматами. Вкусами…

— И ещё ложечку. Вот молодец! Алла Юрьевна специально для тебя приготовила. Не представляю, как можно есть рыбный суп, это же какая-то ужасная гадость… А ещё она спрашивала про меню на Новый год. Но я в этом всём не разбираюсь. Мы, кажется, гуся запекали раньше?