Все случилось летом

Анныня пожала плечами. Запрокинув голову, она принялась пускать в потолок кольца дыма. Лизете вдруг захотелось встать и уйти и больше никогда не возвращаться. Уйти вместе с Иваром. Взять сына за руку и увести. Желание это было настолько сильно, что она едва сдержалась; она готова была распахнуть все двери, ведущие в комнату, где пировали гости. Там она взяла бы Ивара за руку и сказала: «Пойдем, сынок, пойдем отсюда…» И больше ни слова. Так она поступала, когда маленького Ивара большие ребята учили в сарае курить, когда он, увлекшись играми, забывал о доме, когда засиживался в компании забулдыг… «Пойдем, сынок, пойдем отсюда!» И он послушно уходил вместе с нею.

Будто услыхав сквозь стены материнский зов, в кухню вошел Ивар. Лизета поднялась ему навстречу. Он был гораздо выше ростом, и ей пришлось вытянуть шею, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Добрый вечер! — сказал Ивар. Казалось, он ничуть не удивился, увидев мать здесь, на кухне. Взяв ее за плечи, веселый, подвыпивший, он заговорил, подражая голосу Дайльрозе:

— Ничего они в жизни не добились, только по колхозам мыкались… Таких с порядочными людьми и за стол не посадишь, осрамят в два счета… Да и что с нее, деревенской бабы, взять… Так тебя приняли? Похоже, что так!

Запрокинув голову, Ивар громко рассмеялся. У Лизеты сжалось сердце: опять он со своими шуточками, никакой серьезности… А тут жизнь — судьба человека решается! Она сняла с себя руки сына. Новый темный костюм… Откуда? У родителей денег не спрашивал. Может, у друзей одолжил? И башмаки блестящие… Рубаха как снег белая… Лизета утерла глаза — что теперь сказать? «Пойдем, сынок, отсюда!..» Никак не давались ей эти слова. И она только спросила:

— Где ж дружки твои? Веселые те обжоры, что окорок тогда смолотили? Куда ж они делись?

— Здесь их нет, — спокойно ответил Ивар. — С ними будем пировать особо, недельки через две. Теперь ты довольна? Ну вот что, пойдем к гостям, я тебя познакомлю с ними. Вернее… их познакомлю с тобой, потому что для меня тут все чужие.

Он хотел взять ее под руку, но мать отстранилась:

— Кто ты такой тут, что приглашаешь меня к столу вопреки хозяевам? Такой же гость, как и все. И никуда не пойду. Не привыкла-я ходить в бедных родственниках.

Сын одобрительно кивнул и больше об этом не заговаривал, верно, решив про себя, что мать поступает правильно.

— Я тебе… — начала она и умолкла Розы, привезенные ею, стояли в углу, в ведре. Может, даже в помойном ведре. — Когда ж ты жену мне покажешь? — докончила она. — Хочу на нее поглядеть. Или скрываешь от меня?

— Зачем же скрывать? — спокойно отозвался сын. — Подожди, сейчас приведу Она и не знает, что ты здесь.

Лизета прикрыла глаза: неужели этот верзила тот самый карапуз, что когда-то барахтался в люльке и ждал с нетерпением, когда к нему подойдет мать?

— Ивар, — заговорила она, — почему не предупредил нас заранее? Или родительский дом для свадьбы был нехорош? Думаешь, с легким сердцем я сюда ехала? И отец и братья, все на тебя осерчали.

Она собиралась продолжить упреки, но замолчала, заметив, что сын опять улыбается.

— Тебе бы только смеяться, — обиделась Лизета. Ей хотелось, чтобы Ивар хоть полсловом пожалел о необдуманном поступке, но, судя по всему, сын и не думал каяться. Она смотрела пристально, очень пристально, желая разглядеть в нем давние знакомые приметы. Но в его чертах было столько нового, чужого, что она усомнилась, сможет ли теперь понять его радости и печали? Что ему нравится, что не нравится? Как ему жилось эти долгие годы, пока в армии служил? Как теперь живется в Риге — он ведь и учится и работает? От всех этих вопросов еще тревожнее становилось на душе у Лизеты. И она сказала с горечью:

— Ты знаешь, как тебя тут не любят?

Ивар отвернулся, уставившись в одну точку.

— Знаю, — ответил он тихо. — Только я не стараюсь понравиться всем. Не хочу всем нравиться!

Сын поглядел на нее с каким-то жестким прищуром. И оттого, каким тоном были сказаны эти слова, от жесткого взгляда Лизету охватило странное чувство, словно опять она стояла под декабрьским дождем, шелест которого временами был слышен и здесь. Она взяла сына за руку и погладила, желая смягчить его, успокоить… Действительно, Ивар как будто отошел немного.

— Виноват я, конечно, — проговорил он мягко. — Надо было раньше вас известить. Написать, самому съездить… Да как-то не собрался. Отвык я от дома…

И оттого, что сын признал наконец за собою вину, оттого, что ей снова припомнились обидные слова, услышанные в этой кухне, от декабрьского дождя — от всего вместе взятого Лизете сделалось так грустно, что насилу сдержала себя, чтобы не расплакаться. Но она подумала, что сейчас никак нельзя плакать, — не для того устраивают свадьбу. Вымучив улыбку, сказала:

— Пора тебе к гостям возвращаться. Иди, иди, ждут тебя…