Все случилось летом

А сама держала его за руку, боясь отпустить, боясь утратить с таким трудом обретенное чувство близости. Можно было подумать, она только сейчас для себя открыла истину: хоть и стал он чужим, временами непонятным, но так же ей дорог, как и раньше, когда барахтался в люльке и когда озорничал с другими мальчишками.

— Иди, — повторила она.

А в комнате гости кричали хором: «И-вар! И-вар!»

Сын улыбнулся ей той же улыбкой, с которой вошел на кухню, и осторожно высвободил руку.

— Не расстраивайся! — сказал он уже в дверях. — Какой смысл…

Лизета села на прежнее место. Взгляд ее снова уткнулся в груду немытой посуды, и она поспешила отвернуться. Ей показалось, что вся эта грязь и объедки свалены здесь нарочно, чтобы унизить ее. Глаза ее встретились с глазами судомойки — та внимательно следила за разговором матери с сыном, — а теперь, навалившись грудью на спинку стула, в раздумье курила.

— Вот это, я понимаю, мужчина! — наконец сказала Анныня. — Мальчик стал мужчиной. Как в такой день не вспомнить свои восемнадцать лет! Только жаль, далеко они, ни в какую подзорную трубу не увидишь. Эх-хе-хе… Нравятся мне молодые парни! Есть в них что-то такое… Как бы сказать… Лихость! Как у моряков дальнего плавания. Когда такой посмотрит на тебя своими серыми глазами… Бог ты мой! — Тут судомойка сообразила, что подобные разговоры гостье не по душе, и нахмурилась. — Ну, чего разохались? Лучше б выпили за здоровье сына. Что, налить?

Лизета отказалась, и тогда она налила себе из бутылки, спрятанной под столом.

Свадебный пир продолжался. Теперь там затянули песню. Хор получился не очень слаженный — как бывает, когда поют случайно собравшиеся люди, — но все недостатки певцы возмещали громогласностью и усердием. Тут в дверях показался сам хозяин, и следом за ним, словно девятый вал, накатила песня, так что обе женщины невольно переглянулись, при этом Анныня подняла кверху большой палец — дескать, все как надо. Так на свадьбе полагается.

— Тебе что? — спросила она брата. Тот приподнял пустые графины.

— Давай помогу, — предложила Анныня, но хозяин как-то боком обошел ее.

— Все так нахлестались, что хорошее вино жаль на них переводить, — сказал он. — Нюх-то все равно по-отшибло.

Дайльрозе неуклюже наклонился к буфету, но сначала подмигнул Лизете, как будто приглашал ее стать соучастницей маленького заговора. Потом принялся разливать из бутылок и банок разные жидкости, прибегая к помощи водопроводного крана. Разлив приготовленное снадобье по графинам, он двинулся обратно, но у двери обернулся.

— Как себя чувствуете? — спросил он Лизету, подмаргивая и улыбаясь. — Я уж вижу, неплохо. — И Дайльрозе вздохнул с облегчением. Потом повернулся к сестре: — Ты поухаживай за гостьей. Она из деревни. Из колхоза. — Хотел что-то добавить, но ничего не придумал. Ушел.

— Добрый человек мой брат, только немножко того, — заговорила Анныня. — Да-а, но теперь нам придется поработать.

Она поднялась с табуретки, достала тазик, налила воды, придвинула груду немытой посуды, потом сунула Лизете полотенце:

— Будешь вытирать. Больше тут делать нечего.

Так они работали, пока в кухне не появилась Дайльрозе-хозяйка. Опустилась на табуретку дух перевести. Долго смотрела на работниц, думая о чем-то своем. Раз-другой у нее опять подернулась щека, она провела по ней ладонью, не забыв утереть и глаза. Наконец поднялась и, открыв дверь в коридор, сказала:

— Идемте, покажу… Покажу вам приданое нашей Бениты. Моя дочь не какая-нибудь голодранка, вроде… — Так и не докончила: дыхание перехватило.

Анныня вытерла о передник руки.

— А что? Пойдем! — согласилась она, обрадовавшись возможности поразвлечься.

Тут же рядом с кухней находилась другая дверь, и, открыв ее, Дайльрозе провела родственницу в узкую, длинную, как кишка, комнатку. Большую часть ее занимала кровать, с виду допотопная, с резными ножками, со всякими финтифлюшками на высоком изголовье. У окна стоял письменный столик, у двери — платяной шкаф. Еще несколько стульев с гнутыми ножками и косыми спинками. Лизета смотрела на все растерянно, не зная, что сказать. Прямо как в лавке подержанной мебели. Но Дайльрозе и не дала ей говорить. За локоть подтянула Лизету поближе к кровати:

— Видите! — И хозяйка взмахнула рукой, желая окончательно сразить эту деревенщину. — А матрац-то каков! — Она отвернула край одеяла с простыней и саданула по нему кулаком, так что в глубине сердито загудели пружины. — Не опилками набит — морской травой! Теперь таких не делают. Весной старик сам перетягивал. И вообще…

Внезапно взгляд хозяйки застыл на голой стене поверх кровати: там торчал только гвоздь. И больше ничего.

— Ах так! — прохрипела Дайльрозе, и у Лизеты по спине забегали мурашки: столько было злобы в этом выкрике. — Он уже начал хозяйничать! Еще в дом, кроме худых башмаков, ничего не принес, а уж начал распоряжаться… Ну, погоди, милок, я тебе покажу!