Все, способные дышать дыхание

Встает солнце. На лугу роса. Легкий ветер гуляет по лугу. Рассвет красив. Небо светлеет. Марина Слуцки идет по лугу. Марина Слуцки ходит босиком. Роса холодная. Марина Слуцки не боится холода. У Марины Слуцки коса до пояса. Марина Слуцки – пастушка. Стадо идет за Мариной. Это вольнопитающиеся. Слабый, пошатывающийся слон Момо идет впереди Марины Слуцки. Слон Момо не любит стадо. Зебра Лира любит стадо. Зебре Лире нравится вольнопитаться. Трава радужно блестит. Трава красивая. Есть траву вкусно. Козы мешают зебре Лире есть. Марина Слуцки подходит к зебре Лире. Марина Слуцки отводит коз в сторону. Марина Слуцки умеет готовить коз. Марина Слуцки повар. Марина Слуцки называет зебру Лиру «хозяйка», а слона Момо – «хозяин». Марина Слуцки разговаривает с козами. Зебра Лира плохо понимает Марину Слуцки. Марина Слуцки разговаривает длинными, неуловимо вывернутыми фразами, начинающимися далеко за пределами понимания зебры Лиры и заканчивающимися там, где начались: в этом Марине Слуцки не откажешь, цельность картины мира у нее в голове потрясающая – нормальный бы позавидовал, хотя фразы у Марины Слуцки длинные, густые. Марина Слуцки разговаривала всегда с ножами и сливочным маслом, билетами в кино и пододеяльниками. Слова у Марины Слуцки сюсюкающие, голосок тоненький – как будто маленькая девочка заискивает перед мамой. Раньше, до асона, Марина Слуцки разражалась во сне целыми монологами, полными ужаса перед каким-то катастрофическим будущим, судя по выкрикам «Вот скоро! Вот скоро!..»; монологами этими Марина Слуцки доводила до бешенства свою соседку по кибуцной светелке; голос у этих монологов был взрослый, нормальный, страшный. Теперь Марина Слуцки живет в караване с семью другими женщинами, и днем они сходят с ума от ее непрекращающихся бесед с пайками и занавесками, зато ночью в караване стоит несвежая влажная тишина, потому что Марина Слуцки спит молчаливым беспробудным сном, еле-еле дежурные поднимают ее на рассвете, когда начинают плакать и вскрикивать сквозь сон семь других женщин, живущих с ней в караване. Марине Слуцки пора пасти стадо. Теперь Марина Слуцки не повар. Марине Слуцки не доверяют готовить. Марина Слуцки отдала пайки бадшабам. Бадшабы переели, было плохо. Зебра Лира ела траву. Пришла Марина Слуцки с двумя ведрами. В одном ведре сладкая каша с молоком и тунцом. Во втором ведре сладкая каша с молоком и тунцом. Зебра Лира ела кашу. Слон Момо ел кашу из ведра, мало, сказал «фу». Фалабелла Артур тоже хотел кашу. Марина Слуцки вылила кашу из ведра на землю. Теперь все ели кашу. Марина Слуцки говорила «ла-бриют[94], хозяин, ла-бриют, хозяйка». Марина Слуцки стояла на коленях и кланялась. Зебра Лира ела очень много, ей стало плохо. Зебру Лиру вырвало. Зебру Лиру еще раз вырвало. Марина Слуцки сняла одежду, вытирала зебру Лиру, вытирала коз. Слон Момо развернулся и пошел в лагерь. Пришли люди и увели Марину Слуцки. В душной чистоте медкаравана на нее надели голожопую одноразовую рубаху и уложили на узкую койку возле бака с бумажным мусором, и она немедленно обратила к этому баку бесконечный монолог о хозяевах и хозяйках, из которого врач не понял почти ничего, но понял, что монолог этот неуместен и ненормален, а также действует совершенно усыпляюще в этой едва выносимой стерильной духоте. Марина Слуцки и впрямь заснула, врач вписал в ее карточку вполне ожиданный диагноз и прислушался: за дверью каравана стояла очередь страждущих, бубнили голоса, он мельком увидел в окне Рафи Газита с болонкой на руках – Рафи Газит приходил под вымышленным человеческим предлогом, чтобы заставить врача посмотреть его сраную болонку: Рафи Газит не доверял ветеринарам. Врач, молодой человек в инвалидном кресле, смотрит на Марину Слуцки. Пока Марина Слуцки спит, можно считать, что он ведет наблюдение, и под этим предлогом просто сидеть, тупо, не шевелясь, сидеть, смотреть в стену. Он обещает себе, что посидит так минут пять, не больше, – убедится, что пациентка действительно вышла из состояния аффекта, надо же убедиться, что пациентка действительно вышла из состояния аффекта. Ночами он лежит в караване, где вместе с ним живут еще трое врачей, но ничего не получается, сколько ни лежи с закрытыми глазами, и когда на рассвете под окнами каравана слышен глухой дробный топот, врач подтягивает свое тело руками повыше, садится, смотрит в законопаченное полипреном хлипкое окно. Встает солнце. На лугу роса. Легкий ветер гуляет по лугу. Рассвет красив. Небо светлеет. Вольнопитающиеся идут на луг. Зебра Лира смотрит на врача сквозь окно хозяйским спокойным взглядом. Слон Момо проходит огромной тяжелой тенью, смотрит на врача сквозь окно хозяйским спокойным взглядом. Козы идут, смотрят на врача сквозь окно хозяйским спокойным взглядом.

51. Тут буквально пара пролетов