Все, способные дышать дыхание

Между прочим, все это пишет автор с дисплазией сосудов правого полушария, память у него рваная, как флаг над караванчиком, где размещается ветеринарка в лагере «Гимель»; говорили ли мы уже, например, о флагах? Вот этот конкретный флаг пожрали ламы, отогнать их было совершенно невозможно, дежурный ветеринар Султан Мансур им: «Вон пошли!» – а ламы: «Который час? Который час?» – их всех научили спрашивать «Который час?», чтобы они не пропускали вольнопитание, а ламы совсем дуры, только это их и волнует, и ветеринары им всегда говорят: «Шесть!» – чтобы они побежали искать свою ебанутую Марину, Марину Слуцки, которой теперь выдают арипипразол+карбамазепин, она все равно называет животных «хозяин» и «хозяйка», но ведет себя тихо, а флаги ее очень интересуют, Марина Слуцки штопает флаги по всему лагерю, стирает их и подрезает, подгибает, подшивает обтрепанные края, разговаривает с ними почтительно, как со старшими, а уж флагов в караванке «Гимель» хватает: вот же никогда не знаешь, чего у страны неисчерпаемые запасы на случай катастрофы; так вот, знай, читатель: арипипразола и государственных флагов, потому что дух, дух превыше всего; в одной ветеринарке в углу лежит бумажных флажков штук триста, раздавать в утешение детишечкам, которые приносят котиков, и песиков, и ящериц, и крыс, и полевок, и прочую адовую хрень, которой несть конца, несть конца, и вся она плачет, и вся она говорит дежурному ветеринару Султану Мансуру, когда он осматривает и пальпирует, приподнимает и поворачивает: «Не надо! Больно! Пожалуйста! Не надо! Больно!..» Марина всегда очень хорошо шила, такая золотая женщина, представляете: и шила, и готовила, и с мужем они были золотая пара, он – небольшой толстенький пожарный инспектор, государственный человек, Марина Слуцки безо всякого арипипразола молодец, если не считать всего того, что она рисовала (и продолжает рисовать тут, в лагере, – запас цветных карандашей! О, знали бы вы, какой у страны обнаружился запас цветных карандашей, и бумаги для оригами, и канцелярского клея с голубыми блестками: дух, дух превыше всего, творчество помогает поддерживать этот самый дух в выносимом состоянии, а то не напасешься на вас карбамазепина с арипипразолом). Рисует Марина Слуцки половые органы в коронах – они склоняются перед гигантскими птицами и крошечными слонами на ста паучьих ногах, но теперь все это происходит почти молча: очень спать хочется, а раньше эти половые органы, кровоточащие и изумительно реалистичные, склонялись перед какими-то невыразительными пришельцами, что ли, перед какими-то бледными, что ли, духами; словом, творчество Марины Слуцки много выиграло от вот этого вот всего, и если вы из тех людей, кому дороги такие повороты событий, вам самое время порадоваться за Марину Слуцки. Муж Марины Слуцки, ласковый и тихий человек, запутавшийся во взятках и до смерти уставший от необходимости постоянно делать очень честное лицо, в один прекрасный день съел всю домашнюю аптечку, включая оставшееся от бедной мамы страшное количество «Актика» и «Метадона»; все получилось, а сестра мужа забрала Марину Слуцки в кибуц. Почему Марину не показали психиатру еще тогда? Ну, как сказать. Кибуц, святая вера в живительную силу коллектива; как-то оно в общем-то и обходилось; правда, Марина каждый день ходила равняться на флаг, делать какие-то гигантские шаги у флагштока по какой-то непостижимой уму схеме и зарывать там же «секретики» с обрывками своих рисунков, но повар она была настоящий, кибуцная кухня от ее присутствия похорошела и расцвела, а кто не с придурью? Это кибуц, между прочим, и хорошо, что кибуц, потому что во время асона там и рушиться было примерно нечему, все одно- и двухэтажное, эвакуировались они, считай, своими ногами, кого не съела по дороге буша-вэ-хирпа – те дошли до караванки «Гимель», а Марина Слуцки шла, завернувшись во флаг, и кланялась каждой крысе, встреченной на пути, и дошла целее всех. Теперь, когда транспорта нет, Израиль – большая-большая страна, и каждый день на выпасе Марина Слуцки рассказывает вольнопитающимся, какая Израиль большая-большая страна, гордая и могучая, от моря и до моря, и вы, вольнопитающиеся слушатели, теперь ее хозяева; тут Марина кланяется, лифчик у нее перекручен, и одна из коз с интересом слизывает пот с коричневой Марининой спины. Вольнопитающиеся верят, слушают, раскрыв рты и роняя слюни (особенно ламы), и один только слон Момо с презрением отходит на слабых ногах в сторону от всей этой пустопорожней болтовни, слон Момо грезит близким вечером, у него на вечер кое-что прикопано. У многих вольнопитающихся на вечер тоже есть планы (нет у них никаких планов, у них память, как у канарейки; это автор так, для красного словца; на самом деле это у Мири Казовски есть на них планы, групповая медитация ждет их всех – ну, или то, что Мири Казовски считает групповой медитацией). Под большим, тщательно обшитым тонкой кружевной полосочкой израильским флагом Марина ведет вольнопитающихся домой через нежное поле, основательно поеденное и засранное, а там уже и Мири Казовски бежит им навстречу с распахнутыми глазами и распростертыми объятиями. Бросается обнимать козу Чучу, потом ламу Адину, потом и к слону Момо пытается припасть, но тот брезгливо пятится. Мири Казовски готова поговорить сегодня со всеми, вот буквально с каждым, она не ляжет спать, пока со всеми не поговорит, и пусть, пожалуйста, Марина Слуцки ничего им не рассказывает, она сама им сообщит, у нее опыт, а это такая травма. «Ну что ты блеешь, как коза? Меее! Меее!» – говорит Марина Слуцки, она уже знает, что перед возвращением в лагерь надо надевать штаны и футболку, так что выглядит сейчас вполне по-человечески, и слова ее звучат свысока, слова разумного человека, обращенные к ебанашечке Мири Казовски. Коза Чуча и коза Шула вдруг очень возбуждаются от этого звука, Марина Слуцки хохочет, приговаривая: «Коза ты, Мири! Коза ты, Мири!..» Мири Казовски пунцовеет, и совсем даже сейчас не время хохотать; схватив Марину Слуцки за локоть, Мири Казовски оттаскивает ее в сторону: совсем сейчас не время хохотать, два часа назад дежурный ветеринар Султан Мансур принял весь арипипразол, и весь карбамазепин, и весь амитриптилин, и вабен, и занакс, и зипрексу, и рот себе набил бумажными флажками и сверху скотчем обмотал, чтобы, значит, обратно не того. Это надо сказать им очень деликатно – козам и ламам, и ненормальному Артуру, и даже слону Момо – да, даже слону Момо, который притворяется таким толстокожим. И представьте себе, впервые, наверное, за все это время Марина Слуцки соглашается с Мири Казовски: надо очень деликатно им это рассказать – козам, и зебре, и даже слону Момо.