Все цвета моей жизни

Я смотрю на Лили, потом снова в сторону, и очень хочу, чтобы ко мне никто не приставал.

– Я тут подумал, может, встретимся еще раз? Только ты и я? По четвергам у Кристофера центр дневного посещения. Он ходит в двенадцать, два часа в неделю, так, может, пересечемся в это время, хочешь?

Лицо у него пылает, он весь такой яркий, порывистый. Я не могу заставить себя посмотреть в сторону Лили, хотя она сидит ко мне спиной. Я могу только представить, какое у нее сейчас лицо. Если сейчас я отпущу кресло, оно покатится по пандусу, потом по аллее, потом выкатится на дорогу.

– Ну… – я опускаю глаза, смотрю Лили в затылок и робко заканчиваю: – Надо подумать…

– Да, конечно! Никаких проблем. Мой номер у тебя есть, так что, если надумаешь, пришли сообщение, хорошо?

– Хорошо.

Он широко улыбается, на его щеках появляются ямочки, и говорит:

– Круто!

* * *

Не люблю прикасаться к людям. Не люблю, когда люди прикасаются ко мне. Это затрудняет секс, но не делает его невозможным.

Если меня хотят, хотят по-настоящему, я могу раствориться в страсти другого человека, могу даже принять его страсть за свою, и тогда касаться очень даже приятно. Но если страсть надрывна, как у Дейва, если она жалка, уныла, голодна, жадна, охвачена паникой и помнит о времени, во мне не зажигается искра радости. Он похож на человека, который, нарушив диету, набрасывается на кусок торта. Его жалкое, унылое желание проникает в меня, да так, что я начинаю ощущать каждую его крупицу. Это не афродизиак; это я делаю одолжение, позволяя себя желать.

И это важно.

Когда ты оказываешься голышом с незнакомым тебе человеком и разрешаешь ему трогать только те места, которые разрешаешь, это важно.

Он несколько раз целует меня – жадно, точно голодный. Я позволяю ему несколько раз себя потрогать. Он хватает, тянет, щиплет, жмет, тискает, торопится, как будто опаздывает. Когда прикосновения доходят до границы дозволенного, я объясняю правила. Все, потрогал и хватит.

Он кивает и ложится на спину, вытянув руки вдоль тела. Наступает моя очередь.

* * *

– Хочу пройти курс реабилитации, – ни с того ни сего заявляет Лили на следующий день.

У меня куча вопросов, но я молчу. В самом начале болезни она проходила самую минимальную реабилитацию, только чтобы научиться ползать. По-моему, это был настоящий подвиг, но, хотя врачи и говорили, что ходить она все равно не будет, физиотерапевт уговаривал не бросать занятия. Он был молодой, на позитиве, убежденный, что ничего невозможного нет – как оказалось, кроме того, чтобы заставить продолжить курс реабилитации. Я очень рада, что она так решила, потому что, если она хочет ходить, значит, она хочет и жить.

* * *

Я получаю письмо от Лоуренса Миткафа, старшего садовника парков Ормсби-Истейт и Прайвет-Гарденз. Он благодарит меня за то, что я сообщила ему о деревьях. Он пишет, что их осмотрели еще раз и обнаружили суховершинность, очень страшную болезнь ясеневых деревьев, которую вызывает грибок Hymenoscyphus fraxineus. Он сообщает, что саду утвердили план борьбы с ней и уже началась расчистка почвы – убирают весь лиственный мусор, сажают новые породы на месте ясеня. Он благодарит меня за то, что я заметила болезнь деревьев, и удивляется: как это у меня получилось так рано, еще до профессионалов? К письму в знак самой искренней признательности он прикладывает карту члена клуба Ормсби-Истейт и Прайвет-Гарден, по которой можно пять лет бесплатно ходить в эти парки. От благодарных деревьев, как он выражается.

Зеленые растения в горшках занимают все подоконники в доме. Я не убила ни одного. Вера живет себе и живет, смотрит, как разрастается эта империя, как я потихоньку совершенствуюсь в искусстве ухода за своим садиком на заднем дворе.

– Как в джунглях живем, – не раз слышу я от Лили.

Она никогда не забывает дней рождения. Несмотря на все, что она вытворяла в эти годы, на периоды мрачного настроения, исчезновения, она всегда помнила наши дни рождения. Обычно она отделывалась открыткой со вложенной пятеркой. Но в день, когда мне исполняется двадцать четыре года, она меня удивляет.

Когда я схожу вниз, она, уже умытая и прибранная, сидит в своем кресле-каталке, нараспашку открыв входную дверь.

– Ты чего? Ну и холодина здесь! – говорю я.

– Иэна жду. Он уже час как должен приехать, – отвечает она, кипя от гнева.

– Ты куда-то собираешься?

Я бросаю взгляд на кухонный стол: нет конверта, который обычно предназначается для виновника торжества. Я думаю, что она и правда позабыла о моем дне рождения, и напоминаю себе, что уже слишком взрослая, чтобы такое меня волновало.

– Нет. А, вот и он!

Дядя Иэн останавливает перед домом свой минивэн.

– Опаздываешь, как всегда! – кричит она ему, пока он суетливо выбирается из машины.

– Извини, извини, – отвечает он. – Куда их девать? Здесь оставить?

– Нет, заноси.

– Домой?

– Да, чего стоишь? Я же сказала тебе – в восемь.

– Лили, машин на улицах – жуть просто! – отвечает он, открывая задние дверцы минивэна. Он идет к нам с ящиком цветов, замечает меня и говорит:

– Привет, дорогая!