Все цветы Парижа

– Да, Эд случайно нашел ее в углу тайника. – Она покачала головой. – Как у него хватило храбрости спуститься в такое жуткое место, я не знаю. – Она подбежала к антикварному бюро, достала из ящика маленький конверт и вытряхнула из него на ладонь Эстель медальон на цепочке. Замок был тугой, но она сумела его открыть. Но медальон был пустой.

– Все это просто… невероятно, – пробормотала Эстель, явно потрясенная.

Я пробежала глазами по страницам дневника, читая милые рассуждения Кози об ее маленьком мире, надеждах, мечтах и страхах. Потом мой взгляд остановился на страничке в конце тетради. Один отрывок особенно меня поразил.

«Тут, внизу, у меня было так много времени на мысли, и я хочу сказать, что, по-моему, самые важные вещи в жизни – это благодарность, умение прощать и любовь. Мама всегда учила меня быть благодарной. И когда ты говоришь «спасибо», это делает счастливее других людей. И надо уметь прощать, потому что жизнь слишком короткая, чтобы все время сердиться. Это неинтересно. И еще любовь – когда ты любишь всем сердцем, никто и ничто не могут отнять это у тебя».

– Вы плачете, – сказала мне Эстель. Ее глаза тоже были мокрыми от слез.

– Я всегда надеялась, – сказала Марселла, – что после всех немыслимых испытаний, которые выдержала Кози, ее история поможет кому-нибудь.

– Она уже помогла, – сказала я.

Мы с Эстель долго сидели в ближайшем кафе, когда вышли от Марселлы.

– Как ты думаешь, Кози осталась в живых? – спросила я, прихлебывая вторую чашку двойного эспрессо. – Может, она и сейчас живет где-то рядом?

– Возможно, – ответила она, глядя на маленького медвежонка. – Хотя, как ни печально, я думаю, что это маловероятно.

На небе шла борьба: то светило солнце, то наползали темные тучи; они боролись друг с другом, как прошлое и настоящее. Исход битвы был неясен.

Уходя на занятия, Эстель сунула мне ящичек. Я задержалась в кафе еще на некоторое время, думая о Кози. Открыла крышку ящика и достала дневник.

«Сегодня мой половинный день рождения, – гласила одна запись. – Дедушка споет песенку, а мы с мамой купим в пекарне круассан». Это были слова ребенка из другой эпохи, неведомой мне души, и все же я слышала ее голосок, громкий и чистый, словно она сидела рядом со мной на этой скамье и болтала ножками, как когда-то Алма.

Я читала, читала, читала о ее надеждах и мечтах, о том, как она переживала за маму, когда слышала ее крики, доносившиеся из комнаты «злого дядьки». Потом я дошла до самой последней страницы. Ее почерк изменился, стал слабым, неровным. Я поняла, что она прощалась с жизнью. «Я думаю, что сегодня мой последний день. Я уберу дневник, обниму месье Дюбуа и стану молиться о небесах».

Я вытерла слезы и достала из ящичка любимого медвежонка девочки. Месье Дюбуа.

Глава 27 КОЗИ

Прошло четыре дня с тех пор, как унесли маму. Я знаю, потому что тоненький луч света проникал сквозь щель между досками и показывал, когда начинался новый день. Наверно, у нее уже родился ребенок. Лучше бы маленькая сестренка, но и братик тоже хорошо. Я научу его играть в разные игры и скажу, чтобы он никогда не дергал девочек за косы. Мы назовем его Теодор, или Тедди. Я прижимаюсь щекой к месье Дюбуа.

– Хорошее имя, правда? – спрашиваю я у него.

Когда раздался выстрел, я испугалась, но после этого я больше не слышала ни тяжелых шагов злого дядьки, ни его голоса. Все стало тихо. Очень тихо.

Я очень хочу, чтобы кто-нибудь пришел, хоть кто-нибудь. Тогда я начну кричать из последних сил, чтобы меня услышали. И тогда меня отведут к маме, и все будет опять хорошо.

Я лежу на холодном полу и мечтаю, чтобы в кувшине осталась хоть капелька воды, крошечная капелька, чтобы смочить мое пересохшее горло. Но вся вода кончилась еще позавчера. И последний изюм тоже. Я очень устала, у меня болит все тело. Я боюсь, что, если закрою глаза, у меня уже не хватит сил их открыть.

Я беспокоюсь за маму. Наверное, что-то случилось. Я слышала наверху голос мужчины. Он пришел, чтобы спасти ее, но почему она не сказала ему про меня? Почему она не послала его за мной? Должно быть, что-то случилось. Я крепче прижимаю к себе месье Дюбуа.

Когда-то я спросила дедушку про небеса, и он ответил мне, что всегда представлял себе их такими, как его дом в Нормандии: соленый воздух пахнет там яблоневым цветом, на сковородке жарится рыба, а о берег бьются волны. Может, я никогда не увижу Нормандию, но дедушкины слова мне нравятся. Мне кажется, что дедушка ждет меня на небесах в своем красном кресле возле камина, сложив на коленях руки, исколотые шипами роз, а из кармана пиджака торчит его трубка.

– Добро пожаловать домой, Козетта, – скажет он и раскинет руки, обнимет меня, когда я прыгну к нему на колени. – Я так скучал по тебе.

А маму я найду на кухне, где она будет готовить обед, напевая песенку.

– Моя любимая доченька, – скажет она, когда я обхвачу ее руками за талию.

Я моргаю, а слезы не появились. Я похожа на тюльпан в нашей лавке, который долго не поливали.

У меня тяжелеют веки. Я больше не могу открыть глаза.

– Сейчас мы полетим на небо, – шепчу я месье Дюбуа.