Все умерли, и я завела собаку

Иногда, сидя в саду вместе с девочками, я ощущала чувство острой несправедливости: ведь Рэйч не видит первых шагов Берти. И не видит, как Мими открывает для себя сериал «Отель „Фолти Тауэрз“» на YouTube. Я боялась в их присутствии давать волю слезам и сегодня вспоминала добрый совет моего коллеги по радио Алана. Он потерял отца еще в детстве. «Их мама умерла, – сказала мне Алан. – Это очень печально. Скрывая свою печаль, ты говоришь им, что ощущать печаль неправильно и не нужно».

И я старалась в такие моменты быть с девочками честной. Я говорила, что думаю о мамочке Рэйчел и о том, как нам всем ее не хватает. Мими всегда бросалась обнимать меня, Гиггл присоединялся к ней и принимался очень тщательно слизывать слезы с моих щек. Я так и не поняла, что заставляет собак так поступать. Истинное ли сочувствие или соленый вкус слез? Разум говорил, что Гиггла больше привлекает соль, – он всегда был прожорливым балбесом. Но сердце продолжало надеяться, что он жалеет меня и стремится помочь.

* * *

Мне хотелось завести щенка. Мама с энтузиазмом меня поддерживала, хотя мой выбор порой ставил ее в тупик. Она начинала хмуриться, когда мы принимались просматривать на ее компьютере бесконечные галереи фотографий померанских шпицев, мальтийских болонок и пуделей.

– Дорогая, с маленькими собачками нужно быть осторожной, – говорила мама. – Некоторые из них выглядят так, словно принадлежат неопрятным старухам, которые все еще пользуются устаревшими словечками…

Я стала читать про чау-чау, роскошных, царственных китайских собак цвета корицы с синими языками и полуприкрытыми глазами, из-за которых они кажутся вечно недовольными тем, что вы прервали их сон. Я узнала, что у одного заводчика скоро должны появиться щенки. Мне хотелось назвать своего щенка Септимусом.

– Странное имя – как какая-то болезнь, – сказал мне коллега.

Когда я показала фотографию подруге Фрэнка, Кэти, она очень удивилась:

– Ты хочешь такую собаку? Она же ОГРОМНАЯ!

Отец Джейн, Стью, тоже не был преисполнен энтузиазма.

– Я знал одного чау-чау. Он был настоящем паршивцем.

Выбор собаки можно сравнить с выбором имени для будущего ребенка – у каждого есть своя история, связанная с гадкой Наоми или невыносимым Оливером.

Но не мнения окружающих не позволили мне сделать последний шаг и впустить «настоящего паршивца» Септимуса в мою жизнь. Это сделала я сама. Я поступила точно так же, как всегда поступала при необходимости принятия трудного жизненного решения. Я замерла на месте. Я предпочла не анализировать истинных причин подобного поведения. Хотя точно знала, каковы они.

Когда полностью определяешь себя по отношениям к окружающим – дочь двух странных родителей, сестра сдержанной и уверенной хранительницы, подруга изгоев, – невозможно понять, каков твой истинный мир. И остаешься в стороне, наблюдая за тем, как остальные строят свою жизнь, наполненную тем, что формирует их.

Может быть, мне достаточно периодического общения с собакой с помощью Гиггла. Отложу свое решение до подходящего момента.

Но подходящий момент обладает одним странным качеством – он никогда не наступает.

Глава десятая

Февраль 2014 года

– Дорогая, ты едешь на работу?

– Я опаздываю, мам! Я перезвоню…

– Не волнуйся. Я сама позвоню тебе позже.

– Ты насчет своего джемпера? Я заберу его…

– Нет, дорогая… У меня обнаружили чертову болезнь двигательных нейронов.

Автобус остановился прямо передо мной. Гул двигателя заглушил крики и перебранку подростков. Двери с шипением закрылись – водитель так и не дождался, что я отомру. С раздраженным вздохом он тронул свою огромную красную колесницу и двинулся в путь.

Чертова болезнь двигательных нейронов. Конечно, мама не могла сказать по-другому. Забытый в духовке печеный картофель превращался у нее в «чертову картошку, настоящую катастрофу!» И смертельное дегенеративное заболевание не могло быть никаким другим, кроме как «чертовым».

Я понимала, что мама хотела выразить диагнозу то презрение, какого он заслуживал. Она отказывала ему в чести быть обозначенным чем-то более сильным, чем слабое ругательное словцо. Мама всегда была стойким оптимистом. Точно так же она относилась к диагнозу Рэйч, и мне это тогда не понравилось. Но теперь я была не вправе ее осуждать. Мы больше не были беспомощными свидетелями ужаса, вместе прокладывающими себе дорогу. Теперь это была мамина история, и она сама могла выбирать тон.

Я чувствовала, что она не хотела меня ругать. Поэтому я позволила себе единственную слабость – назвала ее «мамулей», чего не делала с детства. Мне неожиданно захотелось уютной интимности этого слова. Обычно, не находя чистых трусов, мы кричали сверху: «Маааам!» И точно так же мы со снисходительным вздохом говорили, когда мама произносила какую-то фразу, вышедшую из обихода несколько десятилетий назад. «Мааам!» – возмущались мы, когда вместе смотрели телевизионную викторину, и мама с упорством, достойным лучшего применения, начинала настаивать, что первыми словами Нила Армстронга на Луне были: «Всем веселого Рождества!»